Сармиенто исчезла и тут же вернулась с маленькой гитарой.

— Ты уже довольно хорошо понимаешь по-кастильски. Слушай.

У нее оказалось глуховатое контральто, Саммер пела совсем по-иному, чище, нежнее, но в самой мелодии испанской баллады присутствовало жутковатое очарование.

Мы родились под солнцем

Там, где крошатся скалы,

Где небеса словно пламя,

Пьяны и вечно алы.

Где песни свистели птицы,

Где лживы пустые речи,

Где утомляются руки

И тяжесть сгибает плечи.

Мы бились под солнцем юга,

Ловили волны и ветер,

Искали свой Эльдорадо,

Прекраснее всех на свете.

В странных чужих напевах

Гремело Южное море,

Сражались под стягом львиным,

Смирили равнину и горы.

…Стоят раскаленные камни,

И крыши, вина краснее.

Прах и последний пепел

Закатный ветер развеет.

— Тебе понравилось?

— Да. Но…

— Что?

— Это необычно, extrano.

«Почему тревога все время тянется за мной? От песни Лус тянет душу. Все кажется, что поблизости стоит настоящая беда, да только никак не нагрянет».

Сармиенто, похоже, заметила его состояние.

— Ты просто глуп, Питер, — буднично заявила она. — Тебе трудно понять наши баллады. Все дело в крови. В то время как мои предки изгоняли мавров с родного полуострова, твои подчинились норманнам.

Баррет покраснел до ушей.

— Эге, полегче, женщина! Вспомни про подвиги сэра Френсиса Дрейка или про вашу сожженную Морганом Панаму, а потом попробуй-ка при мне повторить свои оскорбления еще разок.

Сармиенто встала и вытерла руки о передник. Глаза ее загорелись прямо-таки яростью, в повороте шеи и плеч проявилось нечто свойственное только испанкам — сочетание испуга и отваги.

«Сейчас вцепится».

— Ты еще напомни мне про Айла Баллена, негодяй.

«Может быть, прав был подлец де Ланда, когда колотил ее, — уныло подумал Баррет. — Наверное, мне следовало бы утихомирить ее точно таким же образом. Но не могу. Рука не поднимается».

— Не будем браниться, Лус, — примирительно заявил пират. — Можешь подраться со мной, если захочется, но я тебя все равно не трону.

Баррет встал вольно, как бы подставляясь под воображаемый удар, однако предусмотрительно убрал лицо подальше от ноготков испанки. Сармиенто заметила это и печально засмеялась.

— Самые сильные мои тумаки для тебя — все равно что соломинкой бить быка.

Ссора тут же стихла сама собой. Без веских причин такие стычки и кончались, и начинались. Засов на двери спальни Сармиенто до сих пор оставался не тронутым — на нем уже накопился изрядный слой пыли. Она сама попадала в комнату по галерее от кухни. Баррет по привычке лазил в окно, садовая лестница от небрежного обращения вконец расшаталась и грозила вот-вот развалиться.

— Ты ведьма, Лус, — сказал он как-то ночью, осторожно разглаживая ее спутанные волосы. — Хвоста на заднице у тебя нет, а все равно ты ведьма.

— Твердый сердцем грубиян.

— Ей-богу, совсем не твердый. Ты обворожила меня так ловко, что я и сам того не заметил…

С тех пор пират стал наблюдательнее и заметил, что Сармиенто сторонится священников. Впрочем, в церковь она все-таки ходила, и это его успокоило. Лусия, наоборот, сильно встревожилась.

— Почему бы нам вместе не бывать у мессы? Пойдут слухи, что ты безбожник.

— Я же протестант, англичанин.

— Тем более надо быть осторожным.

Баррету в угаре страсти, впрочем, море было по колено.

Так прошло еще некоторое время.

Однажды поздним вечером, возвращаясь от портового плотника Бернардо, Питер встретил того, кого так долго ожидал и уже не надеялся увидеть, — де Ланду.

— Ланда, стой!

Авантюрист молча повернулся к англичанину спиной и пустился бежать так прытко, как только смог, стуча по мостовой сапогами. Расстояние между бывшими компаньонами сразу увеличилось. Полетел наземь сбитый с ног случайный прохожий. Визгливо закричала разодетая дама.

— Al ladron[21]! — заорал вслед Баррет.

Он бежал долго, но проходимца так и не поймал. У Ланды словно крылья на пятках выросли. Его худощавая фигура ловко и неожиданно металась между стен и в конце концов затерялась где-то за окраинными пустырями Картахены.

— Проклятие!

Баррет вернулся домой очень мрачным.

— Я видел мерзавца.

— Я тоже, — как ни в чем не бывало отозвалась Сармиенто. — Днем он приходил ко мне и стоял под окнами.

— И что?!

— Ничего. Я открыла окно и крикнула, что не знаю его, и пообещала позвать своего мужа сеньора Санчеса, тот есть тебя, Питер. А еще я пригрозила, что заявлю на бродягу алькальду, потому что у меня пропали фамильные драгоценности.

Баррет сначала хохотал до упаду, но потом призадумался.

— Дьявол побери… Лус! Тебе следовало не грубить, а пустить Эрнандо в дом и продержать до ужина. Я бы вернулся, отнял у негодяя изумруд и переломал ему все ребра.

— Я не собираюсь лгать, говоря о побуждениях души.

Баррет не пытался скрыть разочарование. Изумруд бога Камаштли, сияя гранями, до сих пор хранился где-то под лохмотьями бродяги-испанца. Талисман неизъяснимо манил пирата. Иногда ему казалось, что он чувствует пальцами его холодные острые грани.

— Эх, Лус! Какую же ты сделала глупость…

«Она так сделала нарочно, чтобы я никогда не ушел в плавание. Ведь с большими деньгами можно найти себе корабль даже в Картахене».

Баррет почувствовал себя связанным. Те редкие ночи, когда он не лазил в окно по садовой лестнице, посвящались сонным кошмарам по поводу изумруда. Днем он искал успокоения в порту, работал как одержимый, но изумруд бога ацтеков оставался таким же далеким, как звезда на небесах.

— Ланда, подлец и вор, чтоб тебя поразила проказа!

Сармиенто обнимала любовника так и этак, но никак не могла развеять его мрачного настроения. В конце концов обозлилась и она.

— Этой ночью ты опять называл меня своею Памелой.

— Памела или Лусия — какая разница?

— Мне сейчас хочется тебя заколоть…

«Дикая кошка в течке, — мрачно решил про себя пират. — У нее на уме одно — прикрутить меня навеки к своей юбчонке».

— Ты напрасно затеваешь ссору, Лус. Видит бог, совсем напрасно. Ничего путного из этого не выйдет…