Пригрезившийся сон подарил на удивление осязаемые и правдоподобные ощущения: Эвелина чувствовала и его губы, и ласковые прикосновения к своему телу сильных и в то же время нежных рук.

Иногда, правда, поведение любимого человека удивляло новизной и непохожестью, но с другой стороны, так ли хорошо они успели изучить друг друга за редкие ночи их близости!.. Потому-то и была она безмерно рада представлять, боготворить и любить Ярового в грезах любым, каким бы тот ни явился.

Как же ей было с ним хорошо! В голове четко воссоздалась обстановка его уютной служебной квартирки. Она возлегала в единственном кресле, а Костя ходил по комнатке где-то рядом, за спиной. Потом он долго целовал ее в губы, нежно гладил грудь… Пряча улыбку, Эвелина помогала ему снимать с себя одежду — он до сих пор был не слишком-то с ней решителен. Раздев, освободив от ненужной одежды окончательно, Яровой подхватил ее и бережно положил на что-то мягкое — должно быть на тот раскладной диван, служивший им брачным ложем.

И снова он гладил, ласкал, целовал ее изнывающее от желания тело. Эвелина прятала счастливую улыбку и дозволяла ему абсолютна все. Сердце зашлось от сладостного предвкушения, когда мужские ладони обхватили ее щиколотки. Она с готовностью подчинилась, раскидав в стороны ножки и, кажется, застонала в ожидании самого главного действа…

И вдруг этот противный, отогнавший блаженное сновидение женский голос:

— Антоша, я же просила тебя не приводить в дом этих грязных шлюх!

— Во-первых, это не шлюха мама, а моя будущая жена, — недовольно и резко отвечал вовсе не Константин, а какой-то другой мужчина. — Во-вторых, я, кажется, просил тебя прежде стучать…

«Антоша… Грязных шлюх… Мама… — эхом повторялось в мыслях Эвелины. — Господи!.. Да что же происходит?!»

Открыв глаза, она не сразу вспомнила, где находится. Сообразив же, ужаснулась — это была комната Князева, куда тот привел ее накануне за фотографиями Кости. Она почему-то лежала на кровати — на самом ее краю, Антон же в расстегнутой рубашке стоял перед ее согнутыми в коленях и широко разведенными ногами. А окончательно Эвелину сразило и потрясло осознание того, что кроме чулок и полусапожек на ней ничегошеньки нет…

Князев зло озирался вслед ушедшей матери, отпустил в ее адрес лихое словцо, занялся молнией на ширинке и не замечал изумления очнувшейся девушки, все еще не верующей в реальность происходящего…

Молния не поддавалась, и тогда, рванув и порвав ее в сердцах, он поспешно скинул с себя брюки.

Петровская уже пришла в себя. Безграничное ошеломление во взгляде сменилось колючей ненавистью; она медлила и ждала только одного — когда же он, наконец, узрит случившуюся с ее беспомощностью перемену. А тот, скосив глаза на дверь, придвинулся к Эвелине ближе, с привычной самоуверенностью коснулся пальцами ее бедра, повел ладонью дальше и… получил сильный удар высоким тонким каблуком в лицо.

Собиралась девушка спокойно и без спешки. Ни сколь не стесняясь своей наготы перед сидевшим на полу Антоном, точно его не существовало в этом мире, она нашла разбросанные по комнате вещи, тщательно оделась и привела себя в порядок перед зеркалом. А тот обеспокоено поглядывал на нее и пытался остановить кровь из насквозь пробитой левой щеки.

Оба напряженно молчали.

Закончив сборы, Эвелина дошла до двери, да вспомнив о чем-то, вернулась, забрала со стола стопку черно-белых фотографий и, оставив дверь настежь открытой, исчезла…

* * *

Князев хотел улечься спать сразу — настроение было прескверное; голова болела, словно не Эвелина, а он сам наглотался изрядной дозы снотворного; рана на щеке неприятно саднила… Но внезапно раздалась трель мобильника, валявшегося на столе, средь ужасного беспорядка. На маленьком экране высветился один из номеров Серебрякова…

Молодой человек помедлил, уставившись остекленевшим взором на ряд цифр и, нажав какую-то клавишу, бодро ответил:

— Да, я слушаю… Добрый вечер, Сергей Николаевич.

После длинного пересказа генералом последних новостей, он устало прикрыл глаза, с беззвучным самодовольством ухмыльнулся и проговорил с ленивой, беспечной уверенностью:

— Ну, вот видите… Смысл донесения Ярового лишний раз подтверждает правильность моих прогнозов.

А на вопрос руководителя операции о результатах сегодняшнего «глубокого анализа», не долго думая, солгал:

— Нет, Сергей Николаевич, я взвесил каждый шаг оппонентов. Просчетов нами нигде не допущено. Мы с вами на верном пути. Да-да… До завтра!..

Закончив разговор, Антон отключил телефон, закинул его в ящик стола, да вдруг наткнулся взглядом на длинную коробку. В коробке давненько дожидалась удобного случая бутылка отменного французского коньяка…

Остаток испорченного вечера подающий надежды аналитик просидел за письменным столом в одиночестве. На полу посреди комнаты валялась испорченная кровью рубашка, а левую половину лица ее хозяина «украшал» огромный бугор из пластыря и ваты. Князев медленно смаковал мягкий аромат крепкого напитка, подолгу держа его за левой, продырявленной каблуком щекой. Потом нашел завалявшуюся с давних времен пачку сигарет, щелкнул подаренной позавчера зажигалкой… Когда-то в детстве он баловался курением с одноклассниками во дворе своей навороченной школы. Теперь дурная привычка быстро вспомнилась, хотя разок и пришлось основательно закашляться.

Мысли в голове после изрядной дозы алкоголя, разбавленного забытым никотином, смешались, сгрудились в одну беспорядочную кучу. В первой половине дня Антон пытался заставить себя исполнить просьбу Серебрякова

— поразмышлять о последних событиях в Чечне, проанализировать обстановку, отыскать нестыковки, противоречия или опрометчивые ошибки. Однако стоило задуматься над этими важнейшими вопросами, как созревший в голове план, суливший незабываемую ночь с Эвелиной, с неуклонною быстротою вытеснял все остальное. Признаться, он и не старался бороться с приятным наваждением, а, напортив — с расслабленным удовольствием погружался в мечты и грезы, воображая как врожденная настойчивость вскорости будет вознаграждена, и девушка, наконец, окажется в его объятиях…

В первом часу ночи Князев, покачиваясь, встал из-за стола, отпустил еще одну крепкую реплику в адрес неугомонной мамочки и через минуту крепко спал в одиночестве на своей широкой кровати…

/Горная Чечня/

В глухом чеченском ауле все оставалось по-прежнему. Жизнь немногочисленных сельчан в маленьких утлых домишках, что ютились по обе стороны единственной кривой улочки, шла размеренно и неспешно; охранники, занимавшие четыре заброшенных хибары, все так же меняли друг друга в дальних дозорах и патрулировали темными ночами окрестности умирающего села Кири-Аул. И даже тот, кого тщательно охраняли три десятка вооруженных чеченцев, казался этим ветреным морозным январским днем, таким же угрюмым и молчаливым, как и в канун Нового Года.