Топоркова не докончила фразы, на нее пристально смотрел генерал Случевский. Чтобы скрыть свою неловкость от испуга, она патетически воскликнула:

— Сегодня стреляют «в даму с борзыми», и адмирал, бросая дела государственной важности, едет к ней с сожалениями.

— Насколько мне известно, госпожа Блаженова близко знакома с Колчаком еще по Петербургу.

— Генерал Случевский, — умоляюще произнесла Топоркова, — пусть даже так. Но чего сожалеть, когда ее не убили? Ведь живая осталась, только струхнула до обморока. И хорошо, что испугалась. Не будет шататься по городу в военное время. Подумаешь, какое событие в государственном масштабе.

— Она особа в городе знатная. С государыней дружила, — сказала Чихарина.

— Да дружила ли? Теперь все беженцы всякие очки втирают нам грешным. А на деле просто врут, похваляясь то дружбой с царем, то с царицей. Все были богатейшими помещиками и у всех имения в Орловской губернии, будто только в ней и жили дворяне. Смешно! А еще, позвольте спросить, чего Блаженову сегодня в собор занесло?

— Госпожа Топоркова, разве можно так говорить об особе всеми нами уважаемой? В соборе она, естественно, молилась. Я ее там часто встречаю.

— Было бы вам известно, господин Вишневецкий, что совсем близко возле ее дома есть церковь. Молилась! Любит себя со своими псами людям показывать. Сует нос в политику, вот и стреляют в нее. Я, главное, чем возмущена, господа? На фронте ежеминутно геройски умирают наши мужья, сыновья, но адмирал не навещает их близких выражениями соболезнования. Как хотите, а в городе недаром говорят, что визит адмирала невольно наводит на размышления.

— На какие именно? — в повышенном тоне спросил Вишневецкий.

— Разве так трудно догадаться? Адмирал тяготеет к монархистам, а ему надлежит быть лояльным к людям всяких убеждений. Он же свою лояльность декларировал. Я, слава богу, грамотная, да и память у меня хорошая.

— Ерунду порете!

— Господин Вишневецкий, говоря с дамой общества, будьте добры выбирать выражения.

— Перестаньте распускать язык. Ваш муж полковник, у него могут быть неприятности.

— Он уже пострадал. Слышала, что недавно его понизили в чине. Зла она на адмирала. Говорят…

Топоркова перебила Чихарину.

— Что же говорят?

— Да будто деньги воинской части своими посчитал.

— Господи! Слышите, господа? Как марают честь моего мужа, — апеллировала Топоркова к гостям. — Григорий Павлович, слышите, как меня в вашем доме оскорбляют?

Но Лабинский в это время разговаривал с генералом Ивановым-Риновым и не услышал вопроса Топорковой.

Вишневецкий вышел из гостиной. Генерал Случевский, желая увести общество от скользкой темы, сказал:

— Знаете, господа, в Блаженову стрелял солдат-каппелевец. На допросе признался, что от неизвестного ему офицера получил тридцать рублей золотом. Для храбрости выпил, но, как говорится, перебрал и промахнулся.

— Какой же офицер подбил его на убийство? — спросил Дурыгин.

— Об этом, ты господи веси.

— Видите, господа, Блаженова даже Каппеля чем-то против себя восстановила.

В гостиную вернулся Вишневецкий.

— Не ваше дело, госпожа Топоркова, разбираться в мотивах покушения на Блаженову.

— Нет, почему же, господин Вишневецкий, не мое дело. Мы сибиряки-правдолюбцы. И привыкли разбираться в любых делах.

— Правильно говоришь, Топоркова, — поддержал Кошечкин. — Я, например, господин Вишневецкий, по сему дело такое слышал.

— Скажите же, что слышали, Родион Федосеич.

— Будто, когда адмирал приехал к Блаженовой, то спросил ее, кого она подозревает в найме солдата на выстрел? И будто бы Блаженова, без раздумья, высказала, что убить ее велел свой генерал.

— Какой генерал?

— Фамилию его не назвала. Но будто бы адмирал, догадавшись, кивнул головой.

— Везде Блаженова нос сует. А наши генералы народ горячий, особливо теперь, когда на каждом шагу у них боевые неудачи.

— А ты не суешь нос не в свои дела, Топоркова? Искипелась вся, слушая твою напраслину про адмирала. Да, если хочешь знать, он самый справедливый человек. Взять его милость по отношению ко мне. Ведь я в какое грязное дело впуталась с жуликами. Меня надо было тюрьмой наказать, а он простил.

— За это, милая, купечество благодари. Оно за тебя горой встало. Потому ты женщина правильной жизни осередь нас грешных. Адмиралу с купечеством нельзя ссору затевать. Купечество, оно всегда сила.

Высказался Викентий Дурыгин. Он, может быть, и еще что-нибудь добавил, но услышал, что мать подала знак, щелкнув пальцами, и замолчал, поглаживая ладонью бороду. Дурыгин в поддевке мышиного цвета. Она сшита просторно. Его могучему телу в ней привычно.

— Чихарина Иоанновна правильно молвила. Справедливый человек амирал, — вступила в разговор Марфа Дурыгина. — Вот пускай мой Викентий о своем случае скажет. Ознакомь народ, как адмирал с тобой обошелся.

Купец, обрадовавшись неожиданному желанию матери, заговорил.

— Могу, как на исповеди сказать, что Ляксандр Васильевич до ужасности справедлив, а ведь случай со мной до ужасти какой неладный приключился. Знаете, что обутки на армию поставляю. Так недруги мои, а они у любого из нас водятся. Так вот мои недруги хотели меня осрамить перед правителем, а вернее, начисто по закону военного времени со света сжить. Только послушайте, что окаянные сообразили. Подсунули партию солдатских сапог из гнилой кожи, и документах обозначив их нашей фирмой. О таком случае адмиралу интенданты донесли. Он назначил следствие. Разобрались, что бумагу с клеймом и печатью нашей фирмы недруги у меня по пьянке слямзили. А сапоги-то все одно гнилые. По военному времени мне за это что полагалось? Расстрел! Но адмирал, когда ему подлую суть дела доложили, потребовал меня к себе. Явился я, видать, бледнешенек. Оглядел он меня, так что у меня становой хребет оледенел.

— Ну? — нетерпеливо спросил Кошечкин.

— Чего ну? Оглядел да как застучит кулаком по столу, а потом такое высказал непотребное словечко и велел вон убираться. А почему так поступил? Понял, что Викентий Дурыгин на подлость супротив солдат не пойдет, но знал, что я грешу заливкой за ворот и порешил для острастки кулачным стуком попугать. Кто из вас видел, как Колчак по-недоброму глядит на людей своими чернильными глазами? Никто не видал? Ну и слава богу. Я, лично, его глаза до гроба не забуду.

— А тебя надо было и еще не так пугнуть, чтобы не ставил на сапоги хреновую кожу, — как будто всерьез кинул Родион Кошечкин, но Дурыгин только добродушно отмахнулся.

— Шутишь, Родя! Сам из чьего шевро сапоги носишь?

— Из твоего. Только выбираю его сам. Идет молва, будто на солдатские голенища ты старые хомуты изводишь. Разве можно такое с солдатами творить?