рыскали по городу, разыскивая меня. Одна шайка проникла во двор Министерства внутренних дел и ворвалась на первый этаж, где находился кабинет князя Львова, откуда я только что вышел. Только мой поезд отошел от вокзала, как подкатил грузовик под красным знаменем с надписью: «Первая пуля — Керенскому».

На следующий день 17 июля, когда я осматривал линию фронта в сопровождении генерала Деникина и представителей армейского комитета, посыпались очень тревожные телеграммы. Беспорядки в Петрограде усиливались. Несколько полков открыто приняли в них участие. Другие, отборные, в том числе Преображенский, Семеновский и Измайловский, сохраняли «нейтральную» позицию в борьбе большевиков против Временного правительства. Кабинет министров собрался в штабе Петроградского военного округа. Таврический дворец, занятый Исполкомами Всероссийского съезда Советов и Петроградского Совета, заполнили восставшие солдаты и красногвардейцы. «Сознательные пролетарии» намеревались расправиться с несколькими представителями советского большинства (Церетели, Чхеидзе и прочими), отказавшимися содействовать полному переходу политической власти в руки Советов.

Именно в тот критический момент особенно почувствовалось огромное значение присутствия во Временном правительстве представителей социалистических партий и Совета, так как именно на министров-социалистов и лидеров советского большинства, оказавшихся в Таврическом дворце, обрушились самые яростные удары взбешенных солдат и народа, настроенных большевиками.

Вдобавок в критический день 17 июля возникший в начале мая раскол между российской демократией и большевиками стал окончательным и бесповоротным. Большинство расколовшихся демократов энергично отвергало лозунг «Вся власть Советам!». Эта формулировка была лишь аппетитной приманкой, маскировавшей борьбу большевиков за диктатуру своей партии.

Критическое положение в Таврическом дворце спасли подошедшие правительственные войска, вызванные на помощь большинством Совета. По пути ко дворцу казаки неожиданно попали под огонь, открытый осаждавшими. Семеро были убиты, тридцать ранены, став единственными жертвами правительственных «репрессий». Окружавшие Совет мятежники были рассеяны залпами в воздух. Не требуется богатого воображения, чтобы представить эффект, произведенный на фронте столичными беспорядками. Я отвечал на приходившие из Петрограда телеграммы, требуя подавить мятеж самыми жесткими мерами, настаивая на немедленном аресте большевистских главарей. Мои телеграммы не давали никаких результатов. Я решил на несколько дней вернуться в Петроград. По пути мой поезд близ Полоцка едва избежал крушения, столкнувшись с отцепленным локомотивом, который кто-то на полной скорости вел навстречу. Наш машинист с трудом успел затормозить, пострадала только платформа перед моим вагоном.

В Полоцке я встретился с Терещенко, который пришел в мой вагон с подробным рассказом о вчерашнем большевистском восстании (18 июля). Тут произошло событие, которое хоть и оказало очень благотворное воздействие на войска, для нас обоих обернулось подлинной катастрофой.

Поздним вечером 17 июля министр юстиции Переверзев признал полезным частично ознакомить прессу с собранными Временным правительством и уже переданными в прокуратуру материалами о предательстве Ленина, Зиновьева и прочих большевиков. Ночью эти материалы распространялись в листовках среди солдат-гвардейцев, а на следующее утро были опубликованы во всех газетах. На армию это произвело сильное впечатление. Колебавшиеся полки немедленно перешли на сторону правительства, сторонники большевиков утратили всякий революционный пыл. 18 июля мятеж был подавлен, правительственные войска заняли особняк Кшесинской — ленинскую цитадель.

Но Временное правительство навсегда лишилось возможности неопровержимо доказать факт предательства Ленина, подтвержденный документальными свидетельствами. Фюрстенберг-Ганецкий, уже подъезжавший к границе Финляндии, где его ждал арест, пересел на поезд до Стокгольма, увезя с собой важнейшие документы, присутствовавшие, по нашим сведениям, при нем. Сразу после того, как Переверзев передал журналистам находившиеся в его распоряжении конфиденциальные документы, Ленин с Зиновьевым накануне моего возвращения с фронта покинули Петроград и бежали в Финляндию.

Министра юстиции оправдывает только его неведение о готовившемся аресте Ганецкого, который решил бы судьбу большевиков. Тем не менее, непростительно было с его стороны без предварительного разрешения Временного правительства оглашать столь важные документы. После в высшей степени возбужденного обсуждения подобного поступка Переверзев был вынужден уйти в отставку. Нет никаких сомнений, что дальнейшие события лета 1917 года, сама история России приняли бы абсолютно иной поворот, если бы Терещенко нашел лучший способ решения крайне трудной задачи разоблачения Ленина, полностью доказав его измену в суде.

19 июля в шесть часов вечера я прибыл на петроградский Царскосельский вокзал, встреченный своим заместителем генералом Половцевым, командующим Петроградским военным округом, и другими членами правительства. Выслушав у себя в вагоне рапорт генерала Половцева, я предложил ему немедленно подать в отставку, упрекая в нерешительном подавлении восстания и неисполнении моих приказов о применении к изменникам крайних мер. (В конечном счете решительные действия предпринял товарищ военного министра генерал Якубович.)

С вокзала я прямо отправился в штаб Петроградского военного округа, где заседало Временное правительство, окруженное войсками. Всю дорогу нас провожали радостные приветственные крики. Прежде чем войти в зал, где находились князь Львов и прочие члены правительства, я приказал штабным офицерам немедленно составить и подать мне список подлежащих аресту большевиков, сразу же приступив к розыску и задержанию изменников и подстрекателей.

Потом вместе с Терещенко подошел к князю Львову. Выяснилось, что частичная публикация документов о предательстве большевиков произвела на влиятельных социалистов Совета совсем иное впечатление, чем на войска.

Отсутствие в опубликованных материалах решающего документального подтверждения предательства Ленина, их перепечатка в газетах, враждебных не только большевикам, но и самому Совету, возмутил министров-социалистов, не осведомленных до последней минуты о характере оглашаемых сведений. Наконец, негодующая патриотическая реакция на эти сведения рассердила руководство Совета. Далее возбуждение только усиливалось из-за эксцессов между солдатами, офицерами и большевистскими изменниками, арестованными в первую очередь (включая Козловского). На улицах за большевиками охотились добровольные отряды из офицеров и кадет военных училищ. Руководители Советов окружили себя охраной, видя в этих порожденных приливом патриотизма событиях приближение «контрреволюции». Их обуял настоящий страх, переросший вскоре в панику.

Большевики в Таврическом дворце, разумеется, присмирели. Зато прочие представители левого крыла, сочувствовавшие большевикам социал-демократы с эсерами, подняли громкий крик, утверждая, будто большевиков, «заблуждающихся, но честных борцов», преследуют контрреволюционеры, засевшие во Временном правительстве и штабе военного округа. Исполком Всероссийского съезда Советов принял соответствующую резолюцию с заявлением, что арест большевистских вождей до проверки изложенных прессой фактов надо признать преждевременным. Иначе говоря, Советы хотели спасти Ленина с его приспешниками от ареста, направив с этой целью делегацию к правительству. В самом деле, войдя в кабинет к князю Львову, я увидел влиятельных членов Исполкома Всероссийского съезда Советов и Исполкома крестьянского съезда, явившихся «для переговоров с правительством» об отмене арестов.

Я ни словом не упомянул о своем отданном внизу приказе, зная по реакции штабных офицеров, что все аресты будут произведены в максимально короткое время. Остальное не занимало меня в тот момент, я был готов отвечать за все последствия собственных действий.