сдерживали слезы. Впрочем, ни самому бывшему царю, ни окружающим не приходило в голову протестовать или препятствовать аресту. «Верноподданные», почти все ближайшее окружение с поистине примечательной поспешностью бросили бывшего царя со всей его фамилией. Даже болевшие в то время корью царские дети остались без ухода; Временное правительство позаботилось, чтобы им оказывалась необходимая помощь.

Практически полностью покинутые приближенными, царь с семьей, бессильные, несчастные, оказались на нашей милости. Я всегда ненавидел царя во времена самовластия, делая все возможное ради его свержения. Но не мог мстить поверженному врагу. Напротив, мне хотелось, чтобы этот человек понял, что революция не только на словах, а и на деле великодушно относится к своим противникам. Хотелось, чтобы он хоть раз в жизни устыдился совершенных от его имени преступлений. Это единственное отмщение, которое может позволить себе революция, благородная месть, достойная пришедшего к власти народа. Безусловно, если бы начатое правительством судебное следствие обнаружило доказательства измены Николая своей стране до или во время войны, он был бы осужден немедленно. Однако следствие не оставило никаких сомнений в его невиновности в подобном преступлении. Временное правительство не сразу приняло окончательное решение о судьбе императорской фамилии. Мы более или менее согласились между собой, что если судебное следствие по интригам распутинской клики установит невиновность бывших самодержцев, семья будет выслана за рубеж, предположительно в Англию. Я однажды намекнул на этот проект в Москве, вызвав страшное возмущение в Совете и большевистской печати, где он обсуждался как отложенное решение и в то же время как свершившийся факт.

Исполком Петроградского Совета получил из «достоверного источника» известие, будто отъезд царя назначен на ночь 20 марта, и пришел в чрезвычайное возбуждение. По всем железнодорожным линиям полетели приказы не пропускать царский поезд, царскосельский Александровский дворец был в ту ночь окружен полными солдат броневиками, обыскан. Я слышал, что командир части собирался даже захватить царя, но в конце концов отказался от такой идеи. Все эти действия готовились в глубокой тайне, чтобы поставить нас перед фактом. В ходе вылазки Совет, естественно, не обнаружил никаких приготовлений к отправке царя за границу, что не помешало рабочим и солдатским депутатам опубликовать назавтра пространное сообщение с разоблачением «коварных замыслов» правительства.

Советские демагоги без конца возбуждали вопрос о положении императорской семьи. Энергично настаивали на заключении всего семейства или хотя бы царя с царицей в Петропавловской крепости. Однажды потребовали, чтобы с ними обращались как с простыми заключенными или перевели в Кронштадт под надзор флотских экипажей. Охрану Царского Села обвиняли в небрежности, чрезмерной снисходительности к арестованным, после чего сама охрана, считавшая присмотр за бывшим царем особой честью, в свою очередь потеряла голову и потребовала максимально ужесточить меры по отношению к заключенным.

Очень хорошо помню первую встречу с бывшим императором, состоявшуюся в конце марта в Александровском дворце. Приехав в Царское Село, я сначала тщательно осмотрел весь дворец, ознакомился с системой охраны императорской семьи, с общим режимом ее содержания. В целом одобрив правила, высказал коменданту дворца лишь несколько рекомендаций по их улучшению. Потом попросил бывшего гофмаршала двора графа Бенкендорфа предупредить царя и царицу, что я хотел бы их видеть. Подобие двора, пока еще окружавшего свергнутого монарха, состояло из нескольких не покинувших его людей, которые придерживались старого церемониала. Старик граф, поигрывая моноклем, выслушал и ответил:

— Я доложу о вас его величеству.

Он относился ко мне как к любому некогда являвшемуся с представлением к императору или как с министром, испрашивающим аудиенцию. Через несколько минут вернулся и торжественно объявил:

— Его величество примет вас.

Все это мне казалось довольно смешным, неуместным, хотя я старался, чтоб он не заметил, что его манеры выглядят несколько старомодными. Граф до сих пор считал себя гофмаршалом двора его императорского величества. Больше ему ничего не оставалось. Не стоило лишать его иллюзий.

По правде сказать, я ждал встречи с бывшим царем не без некоторого волнения, боясь потерять хладнокровие, когда впервые окажусь лицом к лицу с человеком, которого всегда ненавидел. Ведь еще недавно в разговоре по поводу отмены смертной казни я говорил другим членам правительства: «Пожалуй, единственный смертный приговор, который я решился бы подписать, это приговор Николаю». Однако я особо заботился, чтобы у бывшего императора не возникло никаких поводов жаловаться на мое к нему отношение.

Я старался взять себя в руки, следуя за придворным лакеем бесконечными анфиладами. Наконец подошли к детским. Я остановился перед закрытой дверью, пока граф пошел обо мне докладывать. Он почти сразу вышел со словами:

— Его величество просит вас. — Открыл передо мной дверь, сам остался на пороге.

С первого взгляда на представшую перед глазами картину, с первым шагом к царю мое настроение полностью изменилось. Встревоженная семья собралась в соседней комнате, стеснившись у столика возле окна. Мужчина среднего роста в форме, несколько поколебавшись, поднялся при моем появлении со слабой улыбкой на губах. Это был император. Он нерешительно помедлил на пороге зала, где я стоял, как бы не зная, что делать. Принимать меня в качестве хозяина дома или ждать, пока я нему обращусь? Протягивать руку или дожидаться моего приветствия? Я сразу почувствовал его и всех прочих растерянность при виде страшного революционера. Быстро подошел к Николаю, с улыбкой протянул руку, представился, как обычно: «Керенский». Он, улыбаясь, ответил крепким рукопожатием и с видимым облегчением сразу повел меня к домашним. Сын и дочки, охваченные живым любопытством, пристально меня разглядывали. Надменная, чопорная, высокомерная Александра Федоровна подала руку нехотя, как бы по принуждению. Мне не слишком хотелось ее пожимать, наши ладони едва соприкоснулись. Весьма характерно проявлялась разница в характере и темпераменте супругов. Я сразу понял, что полностью сокрушенная и раздраженная Александра Федоровна женщина умная, обладающая немалой силой воли. За несколько секунд передо мной прояснилась психологическая драма, которая долгие годы разворачивалась в дворцовых стенах. Дальнейшие очень немногочисленные встречи с императором лишь подтверждали первое впечатление.

Я осведомился о здоровье членов семьи, сообщил, что о них беспокоятся заграничные родственники, обещал без промедления передать все, что они им захотят сообщить. Спросил, нет ли каких-нибудь жалоб, хорошо ли ведет себя охрана, не нуждаются ли они в чем-нибудь. Попросил не расстраиваться, не волноваться, положиться на меня. Выслушав благодарность, собрался уходить. Николай осведомился о новостях из армии, пожелал мне успеха на новом нелегком посту. Всю весну и лето он непрерывно следил за событиями на фронте, внимательно читая газеты, расспрашивая визитеров.

Такой была моя первая встреча с «Николаем Кровавым». После ужасов большевистской реакции это прозвище кажется ироническим. Мы увидели других