Рита утопила Илюшу в своем необъятном теле и расцеловала в обе щеки. — Моя ж ти котуличка! Не спав? Облича на тоби нема!

— Я к м-маме. Ос-ставь нас на полчас-сика.

— Так все ж охолоне! — расстроилась Рита.

— Не остын-нет, Р-ритуля, з-закрой дверь!

Илюша сел напротив мамы и взял ее за руки.

— Любимка моя! Счастье мое, как же ты редко заходишь! — Софья Михайловна не могла наглядеться на Илюшу.

— Ма, я нашел б-бирки из роддома. С-свою и Родькину. — Илюша не хотел потакать маминой болезни и всегда говорил о брате открыто, хотя другие уже исключили Родиона из воспоминаний. — П-посмотри.

Мама взяла красный прямоугольничек и нежно погладила его пальцами.

— Н-ничего не смущает? — продолжил Илья.

— Как же это было давно… Как ты уже вырос…

— Мам, я уже п-постарел. К-кто такая К-корзинкина?

— Ооо! — Софья Михайловна прикрыла глаза и засмеялась: — Это глупая ошибка. Нас, рожениц, в палате лежало человек девять. Там детей-то путали, не то что бирки. Однажды мне принесли на кормление девочку… Видимо, какая-то Крапивкина лежала вместе со мной.

— Корзинкина, — уточнил Илья.

— Ну или Корзинкина, это было сорок девять лет назад, неужели я помню?

— З-зачем ты сохран-нила эту ш-штуку?

— Это память, роднуля, какая бы она ни была. Со всеми ее нелепостями и глупыми шутками. А что у тебя в руке?

Илюша протянул ей бирку брата. Мама застыла, руки ее затряслись, она замотала головой и застонала.

— М-мам?

Софья Михайловна тихо заплакала, утирая слезы рукавом плюшевого халата.

— М-мам, ты знаешь, к-кто это?

— Роденька, — сквозь горловой спазм произнесла мама. — Сыночек мой…

Илюша боялся дышать. Память тоненьким побегом пробивала мамину болезнь. Он сгреб Софью Михайловну обеими руками и начал тереться об ее лицо.

— Как мне его не хватает, — плакала мама, — моего красивого мальчика… лучшего на земле…

— Ритаааа! — заорал растроганный, счастливый Илюша. — Нак-крывай стол, сырники, кофе, ликер м-маме, мне в‐водки!

— Ты с глузду зъихав? — засуетилась Рита. — З ранку алкоголь?

Илюша чувствовал, как мертвая рука, державшая его за горло со вчерашнего вечера, отпустила корявые пальцы, и воздух свободно хлынул в легкие. История с Корзинкиной показалась ему крайней нелепостью, как он сразу не догадался, что это было тупой врачебной невнимательностью! А возвращение к маме памяти о брате его просто окрылило.

— Папа! — орал он в трубку отцу, когда, слегка пьяный, ехал обратно к Ленке. — Мама вспомн-нила Р-родика! С-срочно возвращ-щайся дом-мой! С ней н-надо говорить, г-говорить, гов-ворить!

— Ко мне кошка прибилась, беременная, — возбужденно кричал папа, — она поедет со мной!

— Да хоть д-двадцать кош-шек, — Илюша задыхался от радости, — в воскрес-сенье всех з-заберу!

Холеный гибэдэдэшник возник перед машиной, как упырь из-под земли. Илья резко остановился. Походкой вразвалку инспектор приблизился к окну «бэхи» и лениво откозырял. Илюша нажал на кнопку и опустил стекло.

— Ваши докум… о! Да мы нетрезвые за рулем! — обрадовался мент, учуяв запах из салона.

Илюша вышел и крепко обнял толстого упыря.

— С-сколько с м-меня? — дружелюбно спросил он.

— С тебя, дурила, суд и лишение прав, — процедил мент.

— С-слушай, у м-меня мать начала выз-здоравливать, ч-чудо случил-лось! — не обиделся Илья.

— Ну давай четвертак, — почесал затылок гибэдэдэшник. — И больше в алкогольном опьянении…

Илья сунул в карман ментовской куртки пять купюр, потрепал его по толстой щеке и сорвался с места, ревущим мотором кромсая тишину маленькой московской улочки.

Мамина оттепель настолько заняла все мысли, что о Корзинкиной Илюша не вспоминал целую неделю. В воскресенье поздно вечером он приехал к отцу на дачу и вместе с десятью ведрами яблок и беременной кошкой на руках водрузил его в машину. Дорога была пустой, неосвещенной, фары лупили по черному асфальту, дорожная разметка то вспыхивала, то гасла, наматываясь на несуществующую катушку где-то в утробе автомобиля.

— Ну расскажи уже, как так получилось? Что за триггер сработал? — Папа насмотрелся сериалов с умными словами и горел нетерпением. — С чего вдруг мама вспомнила?

— Я п-показал ей наши с Р-родькой родильные бирочки, нашел в с-старой шкатулке, т-там еще оп-писка с Корзин-киной.

— Она и про Корзинкину рассказала? — удивился Лев Леонидович, гладя полосатую кошку с огромным животом, расплывшуюся пушистой каплей на коленях.

— Ну да, все как б-было, — Илюша одной рукой крутил руль на повороте.

— Надо же! Я не верил, что она когда-нибудь решится… И ведь подумать только! Через неделю у нее началась лактация! На чужого ребенка!

— Ты сейчас о ч-чем? — огонек Илюшиной сигареты кометой улетел в окно.

— Ну Родиона-то она уже год как откормила! А тут младенец от умершей Корзинкиной!

Илюша резко затормозил, даже не свернув на обочину. Разметка остановилась. Кошка издала отчаянный вопль, выпустив когти в штаны Льва Леонидовича. Папа вскрикнул от боли.

— Ты рехнулся, Илья? — заорал он на сына.

— К-какой м-младенец от умершей Корзин-нкиной? — белея лицом, произнес Илюша.

Папа понял, что сболтнул лишнего. Виновато озираясь по сторонам и отдирая кошку от брюк, он пролепетал:

— Илюш, поехали уже…

Илья выпрыгнул из машины, хлопнув дверью, и подошел к открытому окну отца.

— Какой младенец от умершей Корзинкиной, папа? — спросил он чисто, без заикания.

— Ну мама же тебе все рассказала? — с надеждой спросил Лев Леонидович.

— Выйди! — приказал Илюша.

Папа по-стариковски завозился, сгрузил кошку на сиденье и с одышкой покинул салон.

— Девчушка эта, Корзинкина, умерла при родах. С травмой она была какой-то химической, с увечьями. А мы с мамой домик тогда снимали в Томилине, недалеко от воинской части. Жопа мира, в общем. Дай закурить.

Илюша механически протянул отцу вскрытую пачку. Отец чиркнул зажигалкой, но от волнения смог затянуться только с четвертого раза.

— Родику было два года. И тут ее привезли полуживую в наш сельский медпункт. На сносях. Она родила и умерла. А ребенка, тебя то есть, нам с мамой отдали.

— Меня???? — оторопел Илюша. — То есть я не в‐ваш родной с-сын?

— Ну как не родной, что ты несешь? Я вот с Муськой живу три месяца, так она мне уже роднее всех родных! А тебе два дня от роду было. Коровье молоко ты не пил, весил два кило четыреста, как деревенская курица, умирал на глазах. И тут у мамы началась лактация, представляешь? Грудь раздулась, молоко пришло! И она тебя выкормила! А уж сколько ты болел… Мама тряслась так, что даже забывала про Родиона. Всю жизнь на тебя положила, надышаться не могла. Да и сейчас ты ее единственная любовь. Не родной…

Илюша дрожащими губами вытянул из пачки сигарету и уронил ее на асфальт. Отец сунул ему в рот свой окурок. Сын набрал полные легкие дыма и сел на корточки.

— А Родька