Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне бы промолчать, ну явно же не стоило раздражать будущего благодетеля. Но очень уж поразила эта его чванливость, так что я снова не стерпел:
– Понятно, можно оставить в наследство дом, сундук с каким-то барахлом. Но как передать свой ум, талант? Дети – это же не банковский счёт, на который можно положить любую сумму, а талант не измеряется деньгами.
– Нет, я настаиваю на своём. Только имея возможность передать свою собственность детям, внукам, ты гарантируешь им достойную жизнь.
– Что же вы называете достойной жизнью?
– Ну как же, человек должен жить по совести, жизненная цель человека – это не погоня за богатством, она в духовности, в спасении наших душ. Ведь мы не одни на земле, мы существуем среди людей. И жить среди людей нам надо честно.
– Браво, Поль! Прекрасный ответ! – захлопала в ладоши Марина.
– Это, конечно, так. Однако не очень сочетается с приоритетом чувства собственности, – заметил я. – Если всего важнее именно она, то есть эта ваша собственность, тут уж не до честности, не до любви…
– Я бы так не сказал, – Поль задумался, ненадолго замолчав. – Вы знаете, мой дед рассказывал про одну пасхальную встречу, на которой были многие представители нашей родни – графы и князья, генералы, фрейлины, правнуки одной французской баронессы, был даже обер-форшнейдер Двора Его Императорского Величества, не говоря уже о товарище обер-прокурора. Все они сидели на одном большом диване, с каждым, кто входил в дом, христосовались, говорили добрые слова. Вот вам пример той самой безоглядной любви… если хотите, даже честности по отношению к совершенно посторонним людям.
Лобзания, как признак честности… Ну что тут скажешь? Я мысленно как бы пожал плечами и стал рассматривать красочно оформленную стойку бара и голенастую девицу из тех, что составляют непременную принадлежность подобных заведений. Похоже, и Марина не знала, что сказать.
– Ох, извините меня, мне пора, – Поль словно бы о чём-то вспомнил. – Роман я обязательно прочту, не сомневайтесь. Ну а спор наш продолжим в другой раз.
Никто не возражал.
Мы расстались у дверей бара. Видимо, Полю с Мариной было о чём поговорить – надеюсь, о моём романе – да и я был полон новых впечатлений. Главное, что рукопись по назначению ушла.
Я пошёл по улице Деламбр, пересёк бульвар Монпарнас и по узкой улочке Бреа вышел к Люксембургскому саду. Здесь, на скамейке под сенью огромных тополей было самое подходящее место, чтобы обдумать то, что стало известно за последнее время, а там можно и начать писать. Так мне казалось поначалу. Да, вроде бы пора было взяться за перо… Однако совершенно некстати стали возникать сомнения.
Причина была в том, что я никак не мог решить, стоит ли использовать в романе тот удивительный сюжет, ту историю, о которой рассказала мне Марина. Вроде бы всё очень увлекательно, но… Если уж откровенно говорить, вот что меня смущало. Дело не в том, что подобная поездка из Москвы в Париж была в то время просто невозможна. И даже мерзкий поступок князя, его донос не мог бы меня очень удивить. Да, были в его характере странные черты, я бы их объяснил плохой наследственностью…
Но почему никто из многочисленной родни в своих воспоминаниях не упомянул ни его, ни даже Киру? Ведь тот же Поль гордится своим дедом-генералом, не преминул рассказать о какой-то французской баронессе, которой он седьмая вода на киселе. А вот про русского князя, причём довольно близкого родственника, почему-то умолчал, не сказал ни слова. Да вот ведь, у зятя Киры и у Поля – у них же общий дед, а он… Словно бы на воспоминания о князе было наложено негласное семейное табу. Но в чём причина – вот что меня в это время занимало.
Единственное объяснение состояло в том, что на стороне белых князь не воевал. Бросил бы на произвол судьбы жену и дочерей, присоединился бы к армии Юденича или, скажем, бежал к Каледину на Дон – да тогда бы его в Париже на руках носили! Даже если бы потерял семью, даже если бы дети умерли от голода, ну а Кира не перенесла сыпного тифа. Мне ли о кошмаре тех страшных лет не знать! И голодал, и умирал… однако вот ведь, как-то выжил.
Выходит, князь теперь изгой. Если же ещё и написать, о чём поведала Марина… Да, в этих обстоятельствах я бы никому не позавидовал. Счастье его, что уже мёртв. Зато остались внуки, правнуки, Марина… Значит, так нужно написать, чтобы то, что случилось после нашей встречи в парке де Монсо, стало логическим следствием… даже торжеством любви!..
Ну и дела! Подобных перлов я от себя никак не ожидал. Виданное ли дело, подленький донос объяснять возвышенными чувствами?.. А почему бы, собственно говоря, и нет? В жизни всякое бывает. Вот ведь и мне приходилось бросать жену ради любви к другой… Оправдывает нас то, что оба мы, если уж правду говорить, любили только одну единственную женщину. Одну для нас двоих… Увы, привычный для читателя любовный треугольник с предсказуемым итогом. Только кому же больше повезло?..
Из Люксембургского сада можно пройти по улице Феру к площади Сен-Сюльпис, туда, где живописный даже зимнею порою тихий сквер. Однако нет, хотя фонтан со львами выключен, и не журчит вода, переливаясь через край, зато здесь полчища воркующих беспрерывно голубей, занятых заботой об обустройстве своей птичьей жизни, о продолжении голубиного рода. Но это же совсем не то! Не то, что нужно, мне бы что-то поспокойнее. Там, дальше, можно было выйти к Сене, но я повернул назад, по-прежнему размышляя о своём.
Ну вот, к примеру, князь. Только приехал в Париж, и сразу же нарвался на скандал. Марина рассказывала, будто обвинил другого сиятельного в клевете на убиенных царственных особ. Толком ничего не добился, лишь заслужил репутацию сутяги и клеветника. А посему я бы не решился утверждать, что князю повезло. Что уж тогда можно сказать про то, что ожидало меня после разлуки с Кирой…
По узкой улочке Одеон несколько минут ходьбы до одноимённого театра, далее мой путь лежал через Люксембургский сад, и, наконец, я вышел на авеню Обсерватуар. Сад Марко, чем-то напоминающий Чистые пруды… Только вот пруда мне здесь и не хватало! Ну да – скамейка, князь, размахивающий револьвером… Присел, было,
