— Ну, — сказал Кройд, — в первый день, да и потом докторРудо рассказал мне о некоторых теориях, популярных в психологии. Он даже былзнаком с людьми, которые их разрабатывали — некоторое время учился с Фрейдом, апозднее в институте Юнга в Швейцарии занимался исследованием проблемыdauerschlaf. От него я узнал об идеях Фрейда касательно детской сексуальности,стадиях развития, очищения, про ид[4], эго и суперэго. Протеорию Адлера[5] о стремлении к самоутверждению и родовую травмуРэнка[6]. Про то, что Юнг изучал типы личности и создал теориюиндивилуации[7]. По мнению Рудо, в этом много разумного иполезного — для одних людей больше, для других меньше. Его самого интересоваллишь результат, эмоциональный итог, позволяющий пациенту справляться спроблемами, встающими у него на пути. Он считал, что жизнь — это компромиссмежду тем, чего тебе хочется, и тем, что ты получаешь, и в этой Сделке всегдаучаствует страх; причем совсем не важно, какой из классических источников егорождает, просто он есть, и все. А мы лжем — все до единого, — чтобы справитьсяс этим страхом. Лжем о мире и о самих себе. Эту идею он почерпнул у драматургаИбсена[8], называвшего большое фальшивое сооружение, котороечеловек возводит в свою честь и в честь окружающего его мира, «жизненнойложью».

Рудо считал, что это присуще каждому человеку и лишь степеньфальши отличает психоз от невроза. Его подход к проблемам неорганическогосвойства заключался в том, что он стремился найти в жизни пациента ложь, апотом обрабатывал её таким образом, чтобы человек, обратившийся за помощью,смог в дальнейшем справляться со своими проблемами самостоятельно. Неизбавиться от этой лжи — вовсе нет. Доктор утверждал, что в некотором смыслеона даже необходима. Стоит попытаться её разрушить или воздействовать слишкомсильно, и можно навредить личности, довести пациента до сумасшествия. Онрассматривал терапию как средство, позволяющее экономить ложь, чтобы люди, нуждающиесяв помощи, могли легче приспособиться к жизни.

Кройд помолчал немного, сделал глоток пива.

— Получается, что он считает врача чем-то вроде ГосподаБога, — заявила Ханна. — Ты поможешь ему подобрать ключик к своей личности, онвойдет, оглядится по сторонам и будет решать, что следует выбросить, чтооставить, а что переделать.

— Угу, звучит именно так, — согласился Кройд, — еслипосмотреть, как вы предлагаете.

— Предположим, такой подход к лечению пациентов и приноситплоды... Похоже, что иногда даже небольшое изменение, внесенное с самымилучшими намерениями, может причинить вред — имейте в виду, мы не рассматриваемвариант сознательного нанесения вреда. Он именно так с вами и поступил? Вмешалсяв ваше представление о самом себе и окружающей действительности?

— Не совсем, — ответил Кройд. — Не намеренно и не впрямую.Он объяснил мне, что очень хочет изучить мою жизненную ложь, поскольку емунеобходимо узнать мои страхи. Ведь они имеют непосредственное отношение к курсулечения, которое он намерен предпринять для стабилизации моего состояния.

— А вы и вправду набрались всяких разных словечек, верно?

— За время, что он мной занимался, я прочитал массуспециальной литературы. Думаю, все так поступают.

Кройд выпил ещё немного пива.

— Ну а теперь вы тянете время? — спросила Ханна. — Потомучто не хотите раскрывать мне тайну ваших страхов? Если они не имеютсущественного значения для этой истории, можете умолчать.

— Боюсь, вы правы, — признался Кройд. — Но, пожалуй, я нестану ничего скрывать — нужно, чтобы рассказ получился полным. Я не знаю, чтовам про меня известно...

— Марк Медоуз кое-что мне о вас поведал. Но мало. Вы надолгозасыпаете. Надолго пропадаете...

Он покачал головой:

— Я не это имел в виду. Видите ли, я не сразу решилсяобратиться за помощью к психоаналитику. Скажу честно: я гораздо больше читаллитературы по психологии и всему, что с ней связано, чем может показаться,причем не просто книжки типа «помоги себе сам», а очень серьезные научныетруды. Я стараюсь не демонстрировать свои познания. Мне прекрасно известно, чтозначит быть психом — по-настоящему не в своем уме. Я глушу себя регулярно припомощи амфитаминов, потому что боюсь засыпать. И, как правило, в конце концовдело заходит слишком далеко; прекрасно помню несколько абсолютно идиотских инесколько ужасных поступков, которые совершил, когда мое сознание и ощущениябыли вывернуты наизнанку. Я отлично знаю, что такое психоз, и боюсь его почтитак же сильно, как сна.

Кройд рассмеялся.

— Почти, — повторил он, — потому что на самом деле онисвязаны между собой. Мне это показал Рудо; думаю, только за одно это я долженбыть ему признателен.

— Я не понимаю, — проговорила Ханна, когда Кройд поднялся истал наблюдать за начавшимся неожиданно дождем.

— Моя мать сошла с ума, — сказал он, — после истории свирусом. Может быть, я сыграл немаловажную роль в её безумии. Вполне возможно,что это все равно произошло бы. А может, у неё был шизоидный ген. Я любил её ивидел, как она изменилась. Последние годы моя мать провела в разных сумасшедшихдомах, в одном из них и умерла. Тогда я много об этом думал — боялся, что именя ждет такой же конец. Я опасался тех перемен, которые видел в матери. Апотом, каждый раз, принимая таблетки, чтобы продлить время бодрствования, я и всамом деле становился безумным. Я знаю, что она чувствовала, через какиеиспытания прошла...

— В таком случае, возможно, лучше не сражаться со сном? —спросила Ханна. — Ведь он все равно побеждает.

Кройд посмотрел на неё с улыбкой.

— Рудо задал мне точно такой же вопрос, — сказал он имедленно вернулся к столу. — Тогда я не знал, как на него ответить. Но докторРудо помог мне разобраться. Это часть моей жизненной лжи. — Кройд уселся исложил руки на груди. — Как я понимаю, сон для меня означает серьезные инеизвестные перемены. В каком-то смысле он все равно что смерть, и тут наповерхность всплывают стандартные страхи. Рудо заставил меня заглянуть в самыеглубины — и я увидел там ещё и боязнь безумия. Я знаю, что изменения неизбежны,и на каком-то примитивном уровне боюсь проснуться сумасшедшим, совсем как моямать; я боюсь остаться таким навсегда. Я же видел, какой она стала.

И тут Кройд рассмеялся.