АЛМАЗНАЯ ЛИХОРАДКА И ВЫСОКИЕ ТЕХНОЛОГИИ

Странные события, на первый взгляд имеющие малое отношение к науке и передовым технологиям, происходят за последний год в далекой знойной Африке: родезийский филиал «Де-Бирса» и местные алмазные компании завалены заказами, заирский диктатор Мобуту направо и налево торгует концессиями на разработки алмазных месторождений в труднодоступных районах южного и восточного Конго. Казалось бы, мы наблюдаем очередной алмазный бум, обросший чертами голливудского триллера: взрыв в офисе фирмы «Ройал Даймондз» в Солсбери, налет неизвестных боевиков на намибийские копи, бесследно пропавшая экспедиция, загадочные убийства двух американцев в киншасском отеле. Но есть особенности, принципиально отличающие нынешний бум от всех предшествующих. На сей раз предметом всеобщего вожделения стали так называемые «голубые алмазы». Компактные россыпи этих минералов метаморфического происхождения были обнаружены в этих краях более полувека назад, но почти никакого коммерческого интереса не представляли: в силу множества дефектов и посторонних включений «голубые алмазы» не пользовались спросом ни у ювелиров, ни у промышленных потребителей. Сейчас картина резко изменилась, и особенно примечателен тот факт, что повышенный, прямо-таки ажиотажный интерес к этим алмазам проявляют всемирно известные фирмы и организации, чьи названия ассоциируются с высокими технологиями в разных отраслях, в том числе и военной, но никак не с алмазным бизнесом: «Дженерал Дайнамикс», «Сперри», «Ай-би-эм», «Аэроспейс» и даже, как поговаривают, НАСА. Можно предположить, что этот неожиданный интерес связан с недавним открытием профессора Массачуссетского технологического института Джонатана Ф. Кепке и профессора Джорджа Вилаи из Университета Колорадо, обнаруживших у этих алмазов уникальные свойства сверхпроводников. Ученые полагают, что эти свойства обусловлены микроскопической примесью бора, которой, кстати, объясняется и характерный голубоватый цвет минералов. В настоящее время ученые разрабатывают процесс искусственного легирования бором обыкновенных алмазов.

Павел схватился за голову и застонал, а потом выскочил в коридор. До обеденного перерыва он просидел в курилке, ни с кем в разговоры не вступая, на перерыв убежал в первых рядах, а возвращаться на работу не стал вовсе, благо по случаю предстоящих праздников рабочий день был укороченный. Ноги принесли его на Сенную, в заведение Вальки Антонова, и они прямо на месте накирялись до полной синевы.

За праздники Павел немного пришел в себя. Вечером из Парижа позвонила Таня, оживленная, бодрая, и разговор с ней впервые вызвал в нем тягостное чувство. Сославшись на необходимость экономить деньги, он быстро этот разговор завершил, но так и не отошел от аппарата. Застыл, глядя в зеркало, стараясь разобраться, что это на него нахлынуло. Понял быстро – горькая досада от ощущения собственной несостоятельности невольно выплеснулась на самого любимого человека… И тут же накатил стыд…

Восьмого Павел весь день мотался по островам, чередуя бег с быстрым шагом, и домой явился без задних ног. Девятого как ни в чем не бывало вышел на работу, где с легким злорадством выслушал стенания коллег, страдающих от лютого абстинентного синдрома. В последующие дни он все чаще выбирался в курилку, включался в общие разговоры и постоянно ловил себя на том, что сводит беседу к одной теме: о тех, кто ушел из науки и подался в таксисты, в официанты, в шабашники… А что? Ну не в официанты, конечно, а в какую-нибудь бойкую разъездную бригаду коровники строить… Или в длинную изыскательскую экспедицию куда-нибудь на север, на восток, к черту, к дьяволу…

Отец исправно ходил по магазинам, кухарил, выгуливал Беломора, наводил чистоту, стирал белье в машине – но едва ли обменивался с сыном и даже горячо любимой внучкой хотя бы десятком слов за день. Вечером они находили на плите или в холодильнике готовый «обедоужин» (это название возникло само собой еще до Тани – а что, для обеда поздно, для ужина рано) и щелку света под дверью кабинета Дмитрия Дормидонтовича. Он безвылазно проводил там вечера, что-то читал и записывал в толстую тетрадь. Как-то раз, когда отец, надев парадный костюм с орденскими планками, отправился на какое-то партийное мероприятие, куда его по старой памяти изредка приглашали, Павел зашел к нему в кабинет за линейкой, срочно понадобившейся Нюточке. Он посмотрел на стол, но линейки там не было. Зато Павел увидел там тетрадь и раскрытую книгу. В тетрадь он лезть посовестился, а в книгу заглянул. «Материализм и эмпириокритицизм», капитальный труд великого вождя, до тошноты надоевший еще в студенческие годы. На полях – заметки рукой отца. «Неплохо как партийная директива, но как мировоззрение – бред!.. Глупо переть против науки, да и не надо… Ну и пусть Бог – разве он мешает нам, коммунистам? Атеизм классиков – исторический казус, дань времени…» Ого, неслабо для секретаря обкома, даже бывшего! А в сущности это здорово, молодец старик – нашел, чем мозги занять капитально, не дает ржаветь мыслительному аппарату.

Осень сменилась зимой, неровной, со скачками давления и частыми перепадами от колючих морозов до слякотной оттепели. Отец стал неважно себя чувствовать и из дома почти не выходил. Павел сменил пробежки на интенсивную сорокаминутную зарядку. Между Таниными звонками и редкими открытками настроение падало до нуля, хотелось послать все к черту. И когда Нюточка однажды проснулась с красным горлом и совсем сопливая, Павел беззастенчиво воспользовался ситуацией, вызвал врача из детской поликлиники и потребовал оформить себе больничный по уходу за ребенком. Получив бюллетень, он смазал Нюточке горло люголем, закапал в нос всегда имеющийся в доме галазолин. Немножко повякав для порядка, она преспокойно ускакала в гостиную смотреть телевизор, а Павел снял с полки «Игру в бисер», залег на диван и незаметно задремал под хитроумный текст Гессе.

Разбудил его телефонный звонок и чуточку охрипший Нюточкин голос:

– Папа, тебя!

– Мама?

– Нет, какой-то дядя.

Из института? Быстро хватились, гады. Ну ничего, у него документ имеется. Павел лениво поднялся с дивана и гадливо взял трубку.

– Чернов слушает.

– Здравствуйте, Павел Дмитриевич. Хорошо, что застал вас дома. Узнали?

– Вадим Ахметович?

– Он самый. Проездом из Братиславы. У меня для вас письмо и посылочка от Тани.

– Где вы? Как она?

– Я в «Астории». Она прекрасно. Работает увлеченно. Иржи ею доволен. Впрочем, она, наверное, сама обо всем написала.

– Я… я хотел бы вас видеть.

– Это просто. Сейчас мне надо отлучиться, но часикам к пяти рассчитываю вернуться. Скажем, в половине шестого? Я буду ждать вас в холле.

– Я приду.

– Да, Павел Дмитриевич, вот еще что: вы помните самый первый наш разговор в Коктебеле?

– Да.

– А помните, я обещал, что мы непременно к этому разговору вернемся?

– Да. – Голос у Павла дрогнул.

– Так вот. Тут в соседнем номере остановился мой добрый знакомый, доктор как раз ваших наук, тоже из Москвы. Я говорил ему о вас, он заинтересовался и хотел бы побеседовать с вами. Вы не против совместить две встречи?