7 августа. 1941 год. Сергей Иванов. В пути

Под мягкий убаюкивающий стук колес едем в неизвестность. Окна закрыты светомаскировкой, бойцы еще не спят, а я собрал командиров батальонов и рот на совещание. Завтра к утру должны быть на станции выгрузки, надо детально разобрать порядок разгрузки и подготовки к маршу. Проработали еще раз вопросы, коротко, а чего, собственно, долго разговаривать, все примерно известно, только повторение — мать учения, никогда не мешает. После этого наш бригадный заводила и весельчак лейтенант Махров предложил спеть чего-нибудь, и не успел я опомниться, как откуда-то появилась гитара. Хм, шестиструнка и даже с дарственной надписью. Вот хитрецы хитрющие, купили где-то. Теперь точно не отговоришься. Выходим с Кравцовым в тамбур перекурить. Столько лет не курил, бросил еще в армии, а вот опять вернулась поганая привычка. Спрашиваю:

— Как, Федот Евграфович, спеть?

— Обязательно, Сергей Петрович. Хорошая песня, она не хуже лозунга…

Быстренько докуриваем и возвращаемся в вагон.

— Ну, и что спеть?

— Про войну, лирическое что-нибудь, — просит с ехидцей зам по тылу майор Семецкий. Не нравится ему моя въедливость, вот он потихоньку и подкалывает. Послужи с мое, салага, поотвечай на всякие каверзные вопросы разнообразных комиссий, особенно после Афгана…

— Лирическое так лирическое…

Темная ночь, только пули свистят по степи,

Только ветер гудит в проводах, тускло звезды мерцают.

В темную ночь ты, любимая, знаю, не спишь

И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.

Как я люблю глубину твоих ласковых глаз,

Как я хочу к ним прижаться сейчас губами…

Молодежь слушает просто как хорошую песню про войну и разлуку, а те, кто постарше, у кого дома остались семьи, напряженно пытаются не выдать нахлынувшие чувства и сидят, внешне недовольные. Но я вижу, что песня и их зацепила:

Верю в тебя, дорогую подругу мою,

Эта вера от пули меня темной ночью хранила.

Радостно мне, я спокоен в смертельном бою,

Знаю, встретишь с любовью меня, что б со мной ни случилось.

Смерть не страшна, с ней не раз мы встречались в бою…

Вот и сейчас надо мною она кружится.

Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,

И поэтому, знаю, со мной ничего не случится.

Перебираю струны, проигрывая последние аккорды, а самого трясет не меньше, чем майора Сидкова, сидящего неподалеку. Черт побери, у них-то есть хотя бы какая-то надежда! Их ждут, и они могут вернуться. А куда вернусь я, куда вернется Андрей? В туман? Бл…, сам себя довел. Срочно поем что-нибудь другое:

Помиритесь, кто ссорился, позабудьте про мелочи.

Рюкзаки бросьте в стороны, вам они не нужны.

Доскажите про главное, кто сказать не успел еще,

Нам судьбою оставлено полчаса тишины…

Бл…, да что это у меня сегодня, все грустные песни лезут. «Чую, ждет нас не легкий бой, а тяжелая битва».

До атаки, до ярости, до пронзительной ясности.

И, быть может, до выстрела, до удара в висок.

Полчаса на молчание, полчаса на прощание,

Пять секунд на бросок.

Раскатилось и грохнуло над лесами горящими,

А ведь это, товарищи, не стрельба и не гром.

Над высокими травами встали в рост барабанщики,

Это значит, не все еще, это значит, пройдем.

Так, демонстративно гляжу на часы. Швейцарские, трофейные. Отлично, между прочим, идут. Были у меня в детстве похожие, батин подарок, нашего производства, «Слава». Шли с точностью секунда в сутки все время. Потерял я их как-то на пляже, а ведь шли без единой поломки. До сих пор жалко…

— Еще одну — и отбой.

Поем практически хором уже знакомую многим песню про танковый ударный батальон и расходимся. Рядом со мной остается только Кравцов. Внимательно посмотрев, как я укладываю гитару, он неожиданно спрашивает:

— Сергей Петрович, вы ведь в партии не состоите?

— Так точно, Федот Евграфович, — пытаюсь понять, в чем дело. Неужели что-то накопали? Но тогда Стонис сам бы работал, а при чем здесь комиссар?

— Судя по всему, нам предстоят тяжелые бои. И мне кажется, что если вы и товарищ Мельниченко подадите заявления о приеме в партию, будет неплохо и для политико-морального состояния части, да и для вас тоже…

Странно, чего это сегодня наш батальонный так косноязычен? И тут я вспоминаю. Е…, ему, как и нам, не к кому возвращаться. Бойцы ж говорили, а я запамятовал. У него ж вся семья под развалинами дома в первый же день погибла. Ну и устроил же я со своей песней стресс всем. Черрт, думать надо головой, а не х…м, как говаривал ротный. Поздно пить боржом, однако.

— Согласен, товарищ батальонный комиссар, оформим завтра, — отвечаю, а сам мучительно прикидываю, чем бы помочь. Хе, помочь… комиссар и сам справился, пока я раздумывал и себя корил. Сидит, как будто ничего не было, спокоен и улыбчив, как всегда. Не-ее, все-таки повезло нам. На хороших людей наткнулись сразу.

— Вот и отлично. А рекомендации, я уже спрашивал, вам могут дать лейтенант Махров и майор Стонис. Анкету у меня возьмете, завтра. Спокойной ночи. — Кравцов, услышав мой ответ, встает и уходит к себе, слегка раскачиваясь в такт движущемуся вагону.

«Что день грядущий нам готовит?» — думаю я цитатой из классика, засыпая…

7 августа. 1941 год. Киев

Неприятности для Семена и его попутчика начались сразу по прибытии в Киев. Выяснилось, что до Бучи пригородный поезд пойдет только вечером, поэтому, получив по аттестату сухой паек, Бридман и Томилин решили устроиться где-нибудь в соседнем с вокзалом сквере. Только они дошли до сквера, как их остановил бдительный патруль во главе с молодым, но очень серьезно настроенным лейтенантом. Настороженно поглядывая почему-то только на Семена, он тщательно изучил документы и предложил пройти в комендатуру. Сдав вещи, документы и оружие, Семен с Григорием прошли в небольшую камеру. Долго в ней им засиживаться не дали, на приехавшем автомобиле их увезли в центральную комендатуру. Больше всего Семену не понравилось, как вели себя сопровождающие, слишком похоже на конвой.

Теперь Семен сидел один в достаточно роскошной, по меркам даже будущего, камере гауптвахты и от нечего делать очередной раз вспоминал фантастические события последних месяцев.

Если бы ему сказали месяца четыре назад, что он будет воевать за москалей, да еще и коммуняк! Ох, и досталось бы тому от Семена! Сначала он действительно хотел уговорить друзей, пользуясь неразберихой первых дней войны, перебраться куда-нибудь на Запад, лучше всего в Швейцарию. Отсутствие денег — вот над чем он ломал голову, когда неожиданно им встретились неприглядные реалии «современной» жизни… Семен мотнул головой, встал с табурета и нервно прошел из одного угла камеры до другого, стараясь отогнать мрачную картинку, всплывшую в памяти. Увиденное на поле выбило его тогда из колеи, а дальше события покатились столь стремительно, что он еле успевал реагировать… Бой, красноармейцы, танк, опять бой, старинная радиостанция, с которой он всласть повозился, генератор помех, собранный на коленке… И друзья, рвущиеся в бой… Не мог же он их бросить и уйти один! К тому же он видел, что красноармейцы, такие же парни, как он и его сверстники, говорящие и по-русски и по-украински, отнюдь не считали друг друга или государство врагом, не спешили сдаться в плен освободителям «от коммунистической неволи и кровавой гэбни». Да и саму эту неволю он как-то не мог обнаружить. Получалось, что правы те книги и те авторы, которым он не доверял? Еще больше его поразил рассказ Нечипорука о Гражданской войне, бандах белых, красных, зеленых и прочих цветов, о том, что большевики победили в том числе и потому, что свою низовую вольницу давили не меньше, чем противников.