— Да, — сказал Бестужев, все еще хмельной отпережитого полета в небе. — Конечно же, стоит…

К ним со всех сторон спешило местное население — вперединесшиеся вприпрыжку мальчишки, следом гораздо более степенно приближалисьвзрослые: изумленная сверх всяких пределов пожилая толстуха в белом переднике,пара мужчин в простой рабочей одежде здешних крестьян, человек в черном, свысоким белым воротничком, крайне похожий на пастора, еще кто-то.

— Спросите у них, где мы, — нетерпеливо сказалБестужев.

— Мне самому интересно… проворчал месье Леду,направился к человеку в черном и бойко затарахтел по-английски.

Подобравшиеся к самому аппарату мальчишки таращились наБестужева так восхищенно, что ему стало даже чуточку неловко, словно егопринимали за кого-то другого, за некую знаменитость. Вернулся месье Леду,покрутил головой:

— Представьте себе, мы в трех милях от Вашингтона! Божемой, я ненароком побил собственный рекорд дальности более чем вдвое!

Добрые поселяне примеру мальчишек не последовали, стоя напочтительном расстоянии, словно опасались, что аэроплан, превратившись всказочного дракона, изрыгнет пламя. Только пастор, подойдя поближе,рассматривал разбитый аэроплан крайне неодобрительно, покачивая головой ичто-то брюзгливо бормоча под нос. Выражение его лица можно было прочесть безтруда: он определенно не одобрял этакие богомерзкие новшества и изрекал нечтовроде: «Если бы Господь хотел, что бы человек летал, он бы дал ему крылья…»

Подъехал еще один мужчина крестьянского вида на пароконнойповозке. Натянул вожжи, уставился с любопытством. Бестужев при виде егомоментально вспомнил о деле.

— Что вы намерены делать? — спросил он.

— Посмотрю, что может пригодиться для будущихполетов, — меланхолично сказал месье Леду. — Наверное, стоит снятьмотор, он еще послужит. Все дело, подозреваю, в бензопроводе, какая-нибудьдрянь его засорила, откуда в этой глуши бензин хорошей очистки… деньги у меняесть, так что проблем не предвидится… А вы?

— Поговорите с ним, — сказал Бестужев, указывая навозницу. — Мне срочно нужно в Вашингтон, я готов заплатить любые деньги.

— Интересный вы человек все же, Мишель… —проворчал француз, но, потоптавшись, направился к повозке.

Рыжий веснушчатый мальчишка таращился на Бестужева,прямо-таки рот разинув. Бестужев улыбнулся ему, подмигнул, нахлобучил на носсамодельную соломенную шляпу. Куда девалась его собственная, он и представленияне имел.

Раззолоченный ливрейный лакей с непроницаемо-вежливым лицоми великолепными седыми бакенбардами а-ля Франц-Иосиф бесшумно притворил за нимвысокую резную дверь императорского кабинета. Бестужев медленно пошел по коридору— подполковник Бестужев в парадном мундире Отдельного корпуса жандармов, привсех своих российских и иностранных регалиях, с новехоньким орденом Белого Орлана шее, с офицерским крестом и итальянским Орденом Короны на груди. Триумфатор,можно подумать: внеочередное производство, ордена от двух монархов и одного,демократического президента, личная аудиенция самодержца всероссийского…

Он ощущал лишь разочарование и полную опустошенность.Разумеется, он не гимназист и не темный мужик с их наивно-романтическимипредставлениями об императоре. Он давно уже смотрел на жизнь трезво, многоезнал в силу своей службы, да вдобавок в Петербурге.

И все же… Личные впечатления обрушили что-то вдуше. Не было самодержца, властелина одной пятой части земной суши, обязанного,но глубокому убеждению многих, быть персоной значительной как в речах, мыслях,так и в государственном уме. Дело даже не в незначительной внешности — сплошь ирядом неказистый вид вовсе не означает отсутствие ума…

Сорок минут Бестужев разговаривал с вежливым, воспитанным,обаятельным, крайне располагающим к себе полковником. Именно полковником,а не самодержцем. За все время их беседы обаятельный полковник не коснулсячего-то серьезного, мало-мальски государственного — пустые, простенькие, едвали не наивные вопросы, приличествующие более юному гимназисту или недалекойдевице: жарко ли на американском Юге, очень ли оживленны парижские бульвары,долго ли тонул «Титаник», сколько весит дальногляд…

Можно, конечно, возразить на эти унылые мысли, что самодержецвсероссийский вовсе не обязан толковать с заурядным, в общем, подполковником очем-то серьезном и важном. Все так, однако Бестужев, привыкший за время службыбыстро проникать в характер и деловые качества собеседника, вынося емуприблизительную оценку, про себя уже понимал, что не в том дело, совершенно нев том. Он таков и есть, государь Николай Александрович.Он, страшно не то что вымолвить, а про что подумать, недалек. Если честно иоткровенно попытаться дать ему оценку в одном-единственном слове…Полковничек и не более того, Господи Боже… Тягостные эти размышления нена пустом месте родились, можно сказать, упали на подготовленную почву.Бестужев и до того наслушался уничижительных отзывов об императоре,принадлежавших не каким-то там лохматым революционерам, а людям вполнемонархических убеждений, сливкам общества и его столпам — генералу Драгомирову,графу Витте, другим не менее известным, заслуженным и благонадежным персонам, атакже купцам-миллионщикам и даже — даже! сотоварищам по корпусу… Он не то чтобыне верил — слишком много этих людей, ничуть не питавших революционныхстремлений, а наоборот — надеялся в душе, что злая молва преувеличивает, чтозлоязычие вызвано некими личными обидами…

Оказалось, все правда. Человек, с которым он провел сорокминут в пустой светской беседе, мог бы быть отличным начальником департамента,командиром полка, городским головой… И не более. Совсем не такой человекнеобходим был у кормила необозримой Российской империи, наберемся смелостисказать, переживающей сейчас не самые лучшие времена, кто-кто, а Охранное,владевшее точной, подробнейшей и богатой информацией, иллюзий не строило ирозовых очков не носило никогда. Этот человек и в благополучные времена не смогбы управлять толково, а уж теперь…

Плакать хотелось от лютой тоски и разочарования.

— Господин подполковник!

Смешавшись — показалось, что кто-то способен прочитать егоудручительные мысли — Бестужев поднял глаза. Перед ним стоял флигель адъютант влейб-гвардии гусарском мундире, лощеный, фатоватый, безукоризненный, словноювелирное изделие Фаберже.

— Его высокопревосходительство вас ждет.

Ни о чем подобном Бестужеву заранее не говорили, но он,разумеется, не стал высказывать удивления, двинулся за провожатым, не в силахотделаться от этой тягостной опустошенности.

Первым ему бросился в глаза вскочивший с кресла генералСтрахов, свитский байбак, все такой же румяненький и идиотски бодрый,кинувшийся к Бестужеву с таким видом, словно собирался распахнуть объятия, но впоследний момент передумал. Средь его наград присутствовал и Белый Орел, коегово время их прошлой встречи не было, и крест Почетного Легиона (нокомандорский, выше степенью, чем присвоенный Бестужеву французами), и ОрденКороны, но опять-таки рангом повыше бестужевского. Никаких эмоций: по этомуповоду Бестужев не испытал — смотрел равнодушно.