Антуан только еще начал разматывать бинты Энцо и извиняется перед санитаром.

Тот ставит на пол свою коробку с медикаментами, открывает ее.

– Н-да, этак мы прикончим его раньше, чем расстрельный взвод.

Сегодня он принес аспирин и немного опиума.

– Только не увлекайся, давай ему по капельке, я снова приду не раньше чем через два дня, а завтра боли наверняка усилятся.

– Спасибо вам, - шепчет Антуан, пока санитар встает.

– Не за что, - говорит тот с сожалением. - Я делаю, что могу.

Он сует руки в карманы халата и поворачивается к решетке камеры.

– Скажите, санитар… вообще, тебя как зовут-то? - спрашивает Антуан.

– Жюль. Меня зовут Жюль.

– Ладно, спасибо тебе, Жюль.

И тут санитар опять оборачивается к Антуану.

– Знаешь, вашего приятеля Жанно перевели из карцера обратно, в общую камеру.

– Вот здорово, это хорошая новость! - восклицает Антуан. - А как там англичане?

– Какие англичане?

– Какие-какие… союзники наши! Вы что, не слыхали про высадку союзников? - изумленно спрашивает Антуан.

– Да слышал кое-что, но ничего определенного.

– Ничего определенного или ничего такого, что скоро определится? В нашем случае, когда дело касается Энцо и меня, это не одно и то же, понимаешь, Жюль?

– А тебя как величать? - спрашивает санитар.

– Меня - Антуан.

– Так вот слушай, Антуан, этот ваш Жанно, о котором я только что говорил… в общем, когда он явился ко мне, чтобы помочь вашему товарищу с ногой, которую я чересчур старательно лечил, я ему соврал. Я не врач, а всего лишь санитар, и здесь сижу за воровство простынь и другого барахла в больнице, где я работал. Меня застукали за этим делом и дали пять лет; в общем, я такой же арестант, как и ты. Хотя нет, не совсем такой же, вы-то политические, а я уголовник, но все одно, я тут никто, и звать меня никак.

– Да ладно, все равно вы молодец, - утешает его Антуан; он чувствует, что у санитара тяжело на сердце.

– В общем, изгадил я свою жизнь, а ведь мечтал быть таким, как ты. Ты, наверно, возразишь, что глупо завидовать тому, кого ждет расстрел, но мне бы занять у тебя хоть капельку твоей гордости, твоего мужества. Сколько таких парней мне пришлось повидать в этой тюрьме! Знаешь, я уже был здесь, когда гильотинировали Лангера. А что я скажу людям после войны? Что сидел в тюряге за кражу простынь?

– Слушай, Жюль, теперь ты сможешь сказать, что лечил нас, а это уже немало. А еще скажешь, что каждые два дня рисковал своей шкурой, чтобы перевязывать Энцо. Энцо - вот он, тот самый, которым ты занимаешься, запомни его имя на всякий случай. Знать имена - это очень важно, Жюль. Так ты запоминаешь людей, и даже когда они умирают, ты продолжаешь иногда звать их по именам, а иначе и жить не стоит. Так что, видишь, Жюль, во всем есть свой смысл - так мне говорила моя мать. Ты воровал простыни не потому, что ты вор, а для того, чтобы однажды тебя засекли и посадили сюда и чтобы ты мог оказывать нам помощь. Вот оно как, Жюль; я по твоему лицу вижу, что тебе полегчало, ты даже порозовел; а теперь расскажи мне, как там дела с высадкой союзников?

Жюль подошел к решетке и окликнул сторожа, чтобы ему открыли.

– Прости, Антуан, но у меня больше не хватает духу тебе врать. Про эту высадку я ровно ничего не слышал.

В ту ночь, пока Энцо мечется в бреду и стонет от боли, Антуан, сидя на полу, заканчивает надпись, выцарапав на монете в сорок су последнее слово девиза -…Бастилии.

Серым утром Антуан слышит знакомые звуки - скрежет засовов в соседней камере, потом грохот закрывающейся двери. В коридоре раздаются мерные шаги. Проходит несколько минут, и Антуан, прильнувший к оконной решетке, слышит глухой залп из двенадцати выстрелов у стены казней. Антуан поднимает голову; вдали запевают "Песню партизан". Бесстрашный, гордый напев рвется сквозь стены тюрьмы Сен-Мишель, звучит радостным гимном надежды.

Энцо приоткрывает глаза и шепчет:

– Скажи, Антуан, ребята будут петь так же, когда меня поведут на расстрел?

– Конечно, будут, Энцо, только еще громче, - мягко отвечает Антуан. - Так громко, что их голоса услышит весь город.

28

Я вернулся из карцера к своим друзьям. Они скинулись между собой и собрали мне в подарок табаку на целых три самокрутки.

Среди ночи над нашей тюрьмой пролетают английские бомбардировщики. Вдали слышен вой сирен; я приникаю к оконной решетке и гляжу в небо.

Отдаленный рокот моторов напоминает приближение грозы; он заполоняет все воздушное пространство, проникает даже сюда, в камеры.

В лучах прожекторов, обшаривающих небо, я вижу силуэты крыш нашего города. Тулуза, розовый город… Я думаю о войне, что идет снаружи, за этими стенами, думаю о немецких городах, об английских городах.

– Куда они летят? - спрашивает Клод.

Обернувшись, я смотрю в полумраке на лица товарищей, на их исхудавшие тела. Жак сидит спиной к стене, Клод свернулся клубочком на своем топчане. Арестанты из соседних камер стучат мисками в стены, выкрикивают:

– Ребята, слышите?

Да, конечно, мы все слышим этот гром свободы, такой близкий и одновременно такой далекий, в нескольких километрах над нашими головами.

В самолетах, там, в вышине, сидят свободные парни; у них в кабине есть термосы с кофе, печенье и сколько угодно сигарет; нет, ты только представь себе, прямо над нами! Пилоты в кожаных куртках прорезают облака, парят среди звезд. А внизу, под крыльями их самолетов, лежит темная земля - ни единого огонька, сплошной мрак повсюду, даже в тюрьмах, - но эти самолеты наполняют наши сердца свежим воздухом надежды. Господи, как мне хочется оказаться там; я бы всю жизнь отдал, лишь бы посидеть рядом с этими ребятами, но, увы, свою жизнь я уже отдал свободе - здесь, в этом каменном мешке тюрьмы Сен-Мишель.

– Так куда же они летят? - снова спрашивает мой братишка.

– Откуда я знаю!

– В Италию, вот куда! - заявляет кто-то из наших.

– Нет, в Италию они летают из Африки, - возражает Самюэль.

– Тогда куда же? - еще раз спрашивает Клод. - Чем они там занимаются?

– Да говорю ж тебе, не знаю; но ты на всякий случай держись подальше от окна, мало ли что…

– А чего ты сам торчишь у решетки?

– Я… смотрю и тебе докладываю. Ночную тишину разрывает резкий свист, и первые взрывы сотрясают стены тюрьмы Сен-Мишель; все заключенные вскакивают на ноги и кричат "ура". "Слыхали, парни?"

Да, слыхали. Англичане бомбят Тулузу, и небо вдали уже вспыхнуло заревом пожаров. В ответ гремят немецкие зенитки, но свист бомб не прекращается. Ребята сгрудились у окна. Ах, какой фейерверк!