Внезапно Энцо жутко бледнеет, а я получаю жестокий пинок в спину, отдавшийся болью во всем теле. Напрасно он кричит:

– Мерзавцы, оставьте его в покое! - охранники безжалостно избивают меня, я падаю на пол, корчась под ударами сапог. Кровь брызжет на каменные плиты. Энцо поднимается на ноги и, держась за прутья оконной решетки, умоляет отпустить меня.

– Ага, как видишь, он прекрасно стоит, когда хочет, - злобно ухмыляется сторож.

Мне бы потерять сознание, не чувствовать больше града ударов, разбивающих лицо. Как же она далека - обещанная весна - в эти холодные майские дни!

27

Я медленно прихожу в себя. Лицо болит, губы склеены запекшейся кровью. Глаза так заплыли, что невозможно разглядеть, горит ли лампочка на потолке. Но через отдушину доносятся голоса, значит, я еще жив. А там, во дворе, на прогулке разговаривают мои товарищи.

Из крана во дворе, у внешней стены здания, сочится тоненькая струйка воды. Ребята по очереди подходят туда. Закоченевшие пальцы с трудом удерживают обмылок. Ополоснувшись, заключенные перекидываются несколькими словами и спешат выйти на середину двора, чтобы хоть немного согреться в солнечном луче, падающем на это место.

Надзиратели пристально смотрят на одного из наших. Взгляды у них хищные, как у стервятников. У паренька - его зовут Антуан - от страха подкашиваются ноги. Остальные заключенные сгрудились возле него, заслоняя от тюремщиков.

– Эй ты, пошли с нами! - орет старший надзиратель.

– Чего им от меня надо? - спрашивает Антуан, испуганно глядя на него.

– Иди сюда, кому говорят! - приказывает надзиратель, пробираясь между арестантами.

Друзья крепко сжимают руки Антуана; они знают - парня сейчас уведут, чтобы отнять у него жизнь.

– Не бойся, - шепчет один из них.

– Да чего им надо-то? - повторяет паренек, которого уже тащат прочь, подталкивая в спину.

Здесь всем хорошо известно, чего надо этим зверям, да Антуану и самому все ясно. Покидая двор, он бросает взгляд на друзей, посылая им последний безмолвный привет, но неподвижно стоящим людям слышится: "Прощайте!"

Надзиратели приводят его в камеру и приказывают собрать вещи, все свои вещи.

– Все вещи? - жалобно переспрашивает Антуан.

– Оглох, что ли? Не слышал, что я сказал?

Антуан скатывает свой тюфяк - это он скатывает свою жизнь; всего семнадцать лет воспоминаний, их сложить недолго.

Тушен стоит, покачиваясь с носков на пятки.

– Давай, пошел! - бросает он, презрительно кривя толстые губы.

Антуан отходит к окну и берет карандаш, чтобы написать записку тем, кто сейчас во дворе, - ведь он их больше не увидит.

– Ну, еще чего! - рычит старший и бьет его по спине. Антуан падает.

Его рывком поднимают за волосы, такие тонкие, что в руках мучителей остаются целые пряди.

Паренек встает, берет узелок с вещами и, прижав его к животу, тащится за надзирателями.

– Куда меня ведут? - спрашивает он звенящим голосом.

– Придешь - увидишь!

Старший надзиратель отпирает решетчатую дверь камеры для приговоренных к смерти; Антуан поднимает голову и улыбается встретившему его заключенному.

– Ты чего это сюда явился? - спрашивает Энцо.

– Не знаю, - отвечает Антуан, - наверно, посадили к тебе, чтобы ты не скучал. А иначе зачем?…

– Верно, Антуан, верно, - мягко отвечает Энцо, - иначе зачем бы им тебя сюда сажать?

Антуан больше ничего не говорит; Энцо протягивает ему половину своей хлебной пайки, но парень отказывается.

– Тебе самому надо есть.

– Зачем?

Энцо встает, болезненно морщась, прыгает на одной ноге в угол, к стене и садится на пол. Положив руку на плечо Антуана, он показывает ему раненую ногу.

– Думаешь, я стал бы терпеть такие муки, если бы не надеялся на лучшее?

Антуан с ужасом смотрит на страшную рану, из которой сочится гной.

– Значит, им все же удалось?… - лепечет он.

– Ну да, как видишь, удалось. И уж если хочешь знать всю правду, у меня даже есть новости о высадке.

– Как это? Неужели сюда, в камеру осужденных, доходят такие новости?

– Конечно, малыш! И потом, запомни, эта камера вовсе не так называется. Это камера двух живых бойцов Сопротивления, живее некуда. На-ка, глянь, сейчас я тебе кое-что покажу.

Энцо роется в кармане и достает безжалостно расплющенную монету в сорок су.

– Знаешь, я ее спрятал за подкладкой.

– Не пойму только, зачем ты ее так раздолбал, - вздыхает Антуан.

– Да затем, что нужно было для начала убрать с нее петеновскую секиру[21]. А теперь, когда она совсем гладкая, посмотри, что я на ней выцарапываю.

Антуан наклоняется над монетой и читает.

– И что же это значит?

– Я еще не кончил, там должен быть девиз: "Осталось взять еще несколько Бастилии".

– Извини за прямоту, Энцо, но я не могу понять, то ли это что-то больно умное, то ли совсем уж глупое.

– Это цитата, Антуан. Слова не мои, однажды я услышал их от Жанно. И тебе придется мне помочь; по правде говоря, меня все время так лихорадит, что силенок осталось маловато.

И пока Антуан выцарапывает старым гвоздем буквы на монете в сорок су, Энцо, лежа на койке, рассказывает ему вымышленные новости о войне.

Эмиль теперь командует целой армией, у них есть машины и минометы, а скоро будут и пушки. Бригада сформирована заново, ребята атакуют врагов на каждом шагу.

– Так что можешь мне поверить,-заключает Энцо, - это не мы сейчас пропащие, а немцы! Да, я тебе еще не все рассказал про высадку. Знаешь, она состоится совсем скоро. Когда Жанно выйдет из карцера, англичане с американцами уже будут тут как тут, вот увидишь.

По ночам Антуан гадает, говорит ли Энцо ему правду или путает в бреду фантазии и реальность.

Утром он разматывает его повязки и, смочив их в унитазе, снова накладывает на рану. Весь день он присматривает за Энцо, вслушивается в его дыхание, обирает вшей. А в остальное время неустанно выцарапывает буквы на монете и всякий раз, закончив очередное слово, шепотом говорит Энцо, что, наверное, тот был прав: скоро они вместе увидят Освобождение.

Раз в два дня их навещает санитар. Старший надзиратель отпирает решетку и тут же снова запирает ее, на осмотр Энцо дается ровно пятнадцать минут, ни минуты больше.