– Ты само совершенство, Евфимия, и я тобой горжусь! – подойдя сзади, взял дочку за плечи боярин Всеволожский. – Ты оказалась одной из двух сотен самых писаных прелестниц державы! Теперича сможешь гордится сим достижением всю свою жизнь и припоминать сие своему супругу. Но ты еще не невеста. Теперь тебе еще к Успенскому собору идти, где выберут лучших из лучших. А уж затем среди них государь выберет свою единственную!

– И это буду я! – крутанулась девушка и снова кинулась отцу на шею. – Я знаю, я чувствую! Это буду я!

* * *

А в пятистах верстах к югу от них уже закончился ливень, и по мокрой траве дщерь боярская Мария Милославская вскоре добралась домой, с нежностью неся в руках порядком облегчившийся горшочек. Здесь девица с удивлением остановилась в дверях, глядя, как холопы выносят из дома сундуки, мешки и лубяные кули, увязывая их на возки и распихивая по кибиткам. Обойдя двор по краю, боярышня поднялась на крыльцо, вошла в избу, осторожно окрикнула:

– Батюшка?! Что-то случилось?

– Это ты, сластена? – выглянул из кладовой рыжебородый Илья Данилович, одетый лишь в льняную рубашку и полотняные штаны. – Как прогулялась?

– А что на дворе происходит, батюшка?

– Так грузимся, Мария, – снова скрылся в кладовой боярский сын Милославский.

– Нечто случилось что-то?

– А разве ты не слышала?! – крикнул боярин из глубины комнаты. – Государь смотр невест объявил!

Мария ощутила, как у нее на миг остановилось и снова забилось сердце.

– И что? – просевшим голосом спросила она.

– Так свадьба будет, доченька! – отозвался Илья Данилович. – А я стольник царский! Может статься, не самый знатный из бояр, но и отнюдь не последний. Так отчего бы не погулять, не повеселиться? Себя показать, на других посмотреть. Коли повезет, знакомства завести. Многие ведь еще бояре приедут, со всех уездов!

– А, ну да, конечно… – выдохнула Мария. – Зачем же еще нам появляться в Москве?

И хотя дева хорошо понимала, что надеяться не на что, в душе ее все равно осталась едкая неприятная горчинка.

29 июля 1647 года

Москва, площадь перед Успенским собором

Евфимия попала в первый ряд стоящих перед дорожкой красавиц. Золоченый с жемчугом кокошник, шелковая кисея, сарафан из драгоценной парчи, самоцветное оплечье. Она была красива. Она была великолепна! Но вокруг находились еще две сотни таких же блистательных красавиц. И потому девица очень, очень волновалась.

Самым ужасающим стало то, что она не могла видеть ничего происходящего вокруг. «Невесте» полагалось вести себя с надлежащей скромностью: чуть опустить голову и потупить взор. Посему дщерь боярская Евфимия Всеволожская видела лишь ноги и полы ферязей. И знала лишь то, что очень многие из царской свиты задерживали перед нею шаг.

Когда государь вошел в храм, девушка с остальными невестами вошла следом, отстояла службу, а затем в сопровождении тетушки и дворовой девки отправилась домой.

* * *

А боярская дочь Мария Милославская в это время еще только проезжала Тулу, покачиваясь вместе с сестрами и матушкой в огромной просторной кибитке, выстеленной коврами и имеющей внутри даже два настоящих кресла с подлокотниками и небольшой стол.

Увы, во время езды на сем столе оказалось невозможно ни есть, ни пить. Даже шахматы – и те постоянно падали. Вышивать, понятно, тоже было совершенно невозможно. Посему Мария и Анна просто сидели сзади лицом к лицу, прижавшись спинами к бортам повозки и засунув босые ноги под юбки друг другу, и смотрели наружу по сторонам от скрученного в узел заднего полога. На медленно проплывающие мимо поля и луга, рощи и ельники, журчащие ручейки и округлые прудики для разведения рыбы…

– Как полагаешь, отец оставит меня в Москве? – негромко спросила Анна, заправляя на место выбившиеся из-под платка волосы. – В столице, вестимо, интереснее будет. Опять же у Ирины, наверное, дети должны наконец-то появиться.

– С чего бы батюшке тебя Ирине отдавать? – не поняла Мария.

– Так в тетки, – вздохнула сестра. – Хоть какая-то польза.

– А-а-а-а… – потянула Мария, и ее настроение сразу испортилось, словно забытый под лавкой огурец.

Анна была старше ее на семь лет. И тоже осталась несватанной. Но если Мария в свои двадцать три уже числилась «старой девой», то тридцатилетняя Анна уже прочно перешла в «сословие престарелых тетушек». Стать женщиной, хозяйкой, матерью ей было теперь не суждено, и потому пришло время выбирать: либо отправляться в монастырь, в божьи сестры, Богу себя посвятить, либо – к кому-нибудь в тетки прибиться, в чужом хозяйстве по мере сил помогать, чужих детей воспитывать. И Анна, вестимо, склонялась ко второму.

У Марии неожиданно защипало глаза. Она вдруг поняла, что очень скоро точно такой же выбор встанет и перед ней. Ведь ей тоже никогда в жизни не выйти замуж, не стать хозяйкой, не увидеть своих детей, не надеть убруса. Так навсегда и останется пустой, никому не нужной сухостоиной. От таких мыслей кисло стало еще и в носу – боярышня зафыркала, закрутила головой, сползла чуть ниже и, оказавшись полулежа, закрыла глаза. И перед внутренним взором внезапно возник круглолицый, веселый и упитанный Федька.

«Может, и правда?.. – внезапно закралась в ее душу предательская мысль. – Может, позволить? Хоть разок испытать, каково оно… Бабой-то настоящей побыть…»

А кибитка все раскачивалась и скрипела, переваливалась с кочки на кочку, поднималась то выше, то ниже, верста за верстой одолевая далекий однообразный путь.

Спустя три дня длинный обоз боярских детей Милославских миновал Серпухов и покатился дальше.

* * *

И в тот же вечер гонец доставил на подворье бояр Всеволожских письмо, в котором рабе Божией Евфимии предлагалось дождаться восьмого августа царских рынд, каковые проводят ее в Грановитую палату на смотрины невест.

Роскошные каменные хоромы бояр Всеволожских вздрогнули, ибо юная красавица не смогла сдержать оглушающего радостного крика! От царского трона редкостную красавицу отделял всего лишь один, самый крохотный, последний шаг!

8 августа 1647 года

Москва, Грановитая палата

Смотрины невест! Ради такого события в золотую залу собрались практически все знатные люди, каковые имели право входить в Великокняжеский дворец, – от дьяков и князей и до свободных от службы боярских детей из стражи. Многие из гостей были одеты по обычаям стародавним – в тяжелые собольи шубы с шелковыми вошвами, украшенными самоцветами, в бобровые шапки – и опирались на тяжелые посохи. Однако большая часть бояр сдалась жаре и обошлась ферязами без рукавов – нарядами тоже дорогими, из расшитого золотом индийского и бухарского сукна, или опушенной мехами парчи. Однако же сия одежда оставляла открытыми хотя бы рукава и грудь и позволяла носить легкую шапку.