Байсеитова Куляш, 5) Большаков И. Г., 6) Веснин В. А., 7) Грабарь И. Э., 8) Гольденвейзер А. Б., 9) Герасимов А. М., 10) Гаджибеков У., 11) Гулакян А. К., 12) Дунаевский И. О., 13) Кузнецов Е. М., 14) Корнейчук А. Е., 15) Колас Якуб, 16) Мухина В. И., 17) Меркуров С. Д., 18) Молдыбаев Абдылас, 19) Мордвинов А. Г., 20) Михоэлс С. М., 21) Мясковский Н. Я., 22) Насырова Халима, 23) Пырьев И. А., 24) Самосуд С. А., 25) Симонов Р. Н., 26) Софроницкий В. В., 27) Судаков И. Я., 28) Толстой А. Н., 29) Фадеев А. А., 30) Храпченко М. Б., 31) Хмелев Н. П., 32) Хорава А. А., 33) Чиаурели М. Э., 34) Черкасов Н. К., 35) Шапорин Ю. А., 36) Шолохов М. А., 37) Эрмлер Ф. М.[760]

9 декабря 1943 года Совнарком принял постановление № 1366 «О Сталинских премиях за выдающиеся работы в области науки и изобретательства, искусства и литературы за 1943 год»[761], сохранявшее количество и размер премий и учитывавшее ранее принятые изменения (предусмотрены постановлениями Совнаркома СССР № 485 от 10 апреля 1942 года и № 308 от 19 марта 1943 года). Кроме того, Комитету разрешалось представить предложения о присуждении премий за многолетние выдающиеся достижения. Очевидно, что это стремление подытожить четвертьвековой период развития советской литературы было вызвано необходимостью еще надежнее «укоренить» сталинский культурный проект в дореволюционной культуре. Иначе говоря, предложенный еще в середине 1930‐х перечень категорий советского искусства обнаружил потребность в расширении круга предтечей социалистического реализма, чье творчество («классическая линия») все еще могло служить ориентиром для писателей.

В Союзе писателей к обсуждению рекомендованных произведений приступили на первом же пленарном заседании, состоявшемся 3 января 1944 года. Однако большинство членов президиума не прочли предложенные тексты, поэтому их обсуждение было решено перенести. О серьезности этого вопроса говорит и тот факт, что от отсутствовавших участников пленума непременно требовались письменные отзывы на прочитанные произведения. На заседании президиума Союза писателей 12 января был определен предварительный список кандидатов на Сталинские премии за многолетние достижения; в него попали Якуб Колас, М. Ордубады, С. Айни, А. Упит и О. Форш[762]. На этом же заседании вопрос о рекомендуемых текстах решался с явным перевесом в пользу обсуждения ранее исключенной из всех лауреатских списков поэмы А. Твардовского. По этому поводу Фадеев выступил с коротким докладом, в котором назвал «Василия Теркина» «одним из сильнейших произведений» советской литературы, где речь идет «о жизни и смерти советского государства», об «освободительной войне» и «освобождении других народов»[763]. Но учел «писательский начальник» и неоднократно возникавшее в (около)литературной среде недовольство[764] художественной и, что важнее, идеологической сторонами текста, «неродственным соцреализму мастерством» (Ф. В. Гладков): «книгу про бойца», по его мнению, следовало бы доработать, учитывая произошедшую «перемену в войне». Очевидно, официоз относился к поэме очень настороженно; никто из литературных критиков или комитетчиков, кроме, может быть, Фадеева, не высказывался в пользу ее эстетического совершенства.

Дискуссия в Союзе писателей была довольно быстро свернута из‐за запланированного на 19 января избрания нового руководителя писательской организации. Активизация критических кампаний показала несостоятельность той модели управления Союзом, которая применялась Фадеевым: «ошибки» писателей теперь ставились в вину «руководящему центру». Наметилась потребность в трансформации институционального облика Союза советских писателей, в восстановлении его былого организационного строения, когда во главе стоял председатель правления. Этот возврат к «горьковским традициям», по мысли Павленко, должен был свидетельствовать и о «возврате к государственным традициям Советского Союза». Г. Александров на расширенном заседании президиума говорил:

…желательно поставить во главе Союза советских писателей такого писателя, который бы пользовался всеобщим признанием как писатель, как художник, был бы авторитетен для всех поколений писателей, который бы показал себя за последние годы, во время войны, как настоящий гражданин нашего государства. И мнение существует такое, что целесообразно было бы избрать на этот пост нашего писателя Николая Семеновича Тихонова[765].

Чье это было мнение, которое столь старательно воспроизвел Александров, можно лишь догадываться. Однако оно было поддержано писателями (Вишневским, Корнейчуком, Лыньковым, Павленко, Рыльским, Соболевым, Фадеевым и Эренбургом); поддержано было и предложение назначить секретарем Союза «преданного партийца» Д. Поликарпова, чью кандидатуру рекомендовали в ЦК. Все это расширенное заседание представляло собой акт коллективной писательской самокритики, слагавшейся из отдельных самокритических выступлений в одно единое покаянное полотно стенограммы из 60 машинописных листов[766]. Но ощутимой была и другая — централизаторская — тенденция художественной жизни, также нашедшая выражение в выступлениях писателей. Так, взявший слово ближе к финалу заседания Симонов говорил о необходимости усилить контроль Союза над своими многочисленными «органами»:

Слишком многое проходило за последние годы абсолютно мимо Союза. <…> То, что к нему относится, должно быть у него в руках. Журналы должны быть в руках Союза. Не должно быть такого положения, чтобы редактора журналов, как было в последнее время, по каждому маленькому вопросу все время консультируются и все время ходят [в ЦК].

<…> во главе журналов должны быть поставлены как редактора единолично распоряжающиеся ими — крупные писатели. У нас журналов не так много. Их у нас четыре. <…> Всего четыре журнала, и во главе их должны стоять писатели, которых любит и знает народ, которые за это могут отвечать перед страной и перед литературой[767].

Для осуществления намеченной «реставрации» политического контроля над литературой такая централизация управленческого ресурса, о которой говорил Симонов, была попросту необходимой. Ясно, что форсированной унификации должен подвергнуться и литературный дискурс, к тому времени начавший развиваться в отрыве от «основного метода» советской культуры. Это направление работы станет приоритетным не только в работе писательской организации, но и в деле присуждения высших наград. Выдвижение произведений в Союзе писателей состоялось 2 февраля 1944 года и совпало с началом работы Комитета по Сталинским премиям. Фадеев подробно остановился на «художественной публицистике» — книге очерков Шагинян об Урале во время войны, которая хоть и «заслуживает хорошей критической оценки и всякого рода популяризации»[768], но не может быть выдвинута на литературную премию. Не рекомендовал Фадеев и очерковый сборник Гроссмана о Сталинграде. Такая позиция Фадеева встретила несогласие в среде писателей. Сейфулина возразила Фадееву: «…я не знаю волнующих художественных очерков, не считая Гроссмана и Шагинян»; а затем добавила, говоря о книге Шагинян: «При этом надо иметь в виду, что это единственная книга о тыле. Наш героический тыл, он почти никак не отражен в литературе, а эта книга написана со знанием дела и взволнованно говорит о необычайном явлении, о героизме тыла»[769]. Впервые о недостаточном внимании к теме героизма советских людей в тылу и колхозах Фадеев писал еще в 1942 году в статье «Отечественная война и советская литература»[770]. В. Герасимова же высказалась об очерках Гроссмана:

…за время войны эти очерки лучше самого романа Гроссмана. У Гроссмана появился роман (sic!) «Народ бессмертен». Это