Нет, не зря то время назвали оттепелью. Люди и в самом деле вздохнули легко, в первую очередь – творческие. Это случилось первый раз за многие десятилетия.

Так вот, Кочетов поставил себе задачу во что бы то ни стало показать, что сама оттепель – явление крайне отрицательное, что послабление партийного контроля дало возможность тлетворному влиянию Запада проникнуть на нашу социалистическую родину. Считал ли он так на самом деле, был ли уверен в своих мыслях и выводах? Вполне возможно.

Кочетов, в принципе, угадал. Коммунистическая партия именно так и думала. Но это был весь выигрыш автора. Во всем остальном роман оказался просто безнадежным. Слабость в художественном плане, преувеличения, гиперболизация несуществующих проблем и явлений – все это вызывало у профессиональных литераторов уже не злость, а улыбку. Роман открыто раскритиковали за художественную беспомощность в самой главной партийной газете «Правда»

Но Всеволод Кочетов не сдался и написал новый роман. Страшный и грозный. В котором со всей прямотой – так ему казалось, – остротой и убедительностью доказывал губительность влияния западной культуры на советских людей. В общем, писатель выступил против разложения советского общества западной псевдокультурой и пропагандой.

Над этим романом многие литературоведы открыто смеялись. Было опубликовано даже два фельетона под весьма интересными названиями. Всеволод Кочетов назвал свое произведение совершенно невероятно: «Чего же ты хочешь?» Первый фельетон, в котором роман был охарактеризован как бездарный, имел название «Чего же он кочет?», а второй, не менее едкий – «Чего же ты хохочешь?». Авторы фельетонов – З. С. Паперный и С. С. Смирнов.

Более того, было опубликовано письмо за подписью двадцати писателей, деятелей культуры против публикации этого романа. Он назывался открыто мракобесным.

Но партия прекрасно видела все старания и идейную преданность писателя Кочетова. Только таким людям и можно доверять власть. В результате Кочетов становится секретарем Ленинградского отделения Союза писателей России. Он был главным редактором «Литературной газеты», журнала «Октябрь».

Всеволод Кочетов застрелился из охотничьего ружья в 1973 году. Ему был всего шестьдесят один год. Самый расцвет творческих сил, когда накопленный опыт и знания кладутся на бумагу естественно, без усилий. Вокруг этого самоубийства ходило много слухов и кривотолков. Вскоре соратники и товарищи писателя утвердили в обществе мнение о том, что у Кочетова было раковое заболевание. Он застрелился, чтоб не страдать самому и не мучить близких.

Не станем спорить. Для нас несомненно другое. Человек был яркой звездой советского писательства, а превратился в не самого удачного автора романов, который оставил после себя вопросы об истинной причине самоубийства.

Простите, мы немного отвлеклись. Вы вправе сейчас спросить: при чем же здесь Раневская? Они встречались – Кочетов и Фаина Георгиевна?

Нет, не встречались. Но у Раневской было желание увидеться с Кочетовым.

В журнале «Октябрь», в котором в то время Кочетов был главным редактором, вышла его статья, размышление о войне. В частности, он отдельно рассматривал блокаду Ленинграда.

Что произошло? Почему вдруг Кочетов вспомнил об этой трагедии? Дело в том, что к этому времени в газетах и журналах стали появляться стихи, рассказы, письма блокадников. Мир начинал содрогаться от ужаса, плакать и негодовать.

Всеволод Кочетов помнил, конечно, свою первую повесть о войне и блокадном Ленинграде. Он не забыл, каким героем была там партия. Писатель утверждал, что его Ленинград – совсем не такой. Он героический, полон воли и жизни, в нем почти нет людей, умирающих от голода. А тут!.. Соврал, выходит, товарищ Кочетов?

Вот он и написал большую-большую статью о том, что очень многое в сегодняшних воспоминаниях так называемых очевидцев – преувеличение. Все было совсем не так. Мир в глазах каждого человека всегда индивидуален. Всем нам свойственно драматизировать, преувеличивать свою боль, обращать излишнее внимание на личные чувства.

Раневская читала эти строчки Всеволода Кочетова. Она вообще не пропускала ничего, что печаталось тогда в толстых журналах, публиковалось в центральных газетах и было посвящено искусству. При этом актриса, как и всегда, высказывала вслух свое мнение. В какой-то момент она вдруг отшвырнула журнал в сторону так резко, что страницы шумно зашелестели.

– Что случилось? – Глеб Скороходов, журналист и друг Фаины Раневской, испуганно вскочил со стула.

– Этот писатель, с позволения сказать, считает, что страдания несчастных ленинградцев в годы войны, людей, брошенных собственным правительством на произвол судьбы, преувеличены! Нет, надо брать стул, идти с ним через весь город, на Тверской бульвар и там публично размозжить ему череп!

– Вы о ком, Фаина Георгиевна? – осторожно уточнил Скороходов.

– О Кочетове, будь он забыт!

А ведь почти сбылось. Хотя есть группа верных товарищей, которые и доныне устраивают литературные чтения, посвященные Кочетову.

Мне сейчас это уже не кажется! Так и было в действительности. Фаина Раневская служила некоей универсальной лакмусовой бумажкой. Перед ней раскрывались все. Кто не хотел, того без проблем разгадывала она сама и никогда не ошибалась.

Мне довелось много читать о Раневской, о том, как она играла в театре, готовила свои роли, требовала от других самоотверженной игры и сама делала это так, будто в последний раз. Друзья актрисы вспоминают о ее бытовой неустроенности, о каком-то патологическом неумении вести свои финансовые дела. При этом мне сразу вспоминается одно место в Евангелии. То самое, где Христос говорит: «Приводите ко Мне детей. Ибо их есть Царствие Небесное, а кто не будет как дитя, тот его не унаследует».

Странные слова, на первый взгляд. Почему, собственно, кто не будет ребенком, тот не унаследует царство Божие? Ответ на самом-то деле очень прост. В своих чувствах будьте как дети – искренни. В своих словах и поступках будьте как дети – естественны.

Вот без этой детской искренности, естественности и непосредственности нельзя стать актером. В какой-то момент он обязан поверить в то, что фанерное дерево, стоящее перед ним, расцветет, что прикрашенная вода в графине – настоящее вино. Этот вот актер, знакомый тебе десяток лет, с которым вы вчера допоздна засиделись в буфете, и на самом деле сын короля Лира.

Нет, совсем недаром говорят об актерах театра и кино, что они играют роли. Да, именно как дети.

Близость взрослого актера и ребенка заключается еще и в их гиперчувствительности, в непосредственном ожидании маленького чуда, в необходимости слышать слова утешения, если все пошло плохо, поздравления, если все удачно. Еще им нужна поддержка. Элементарная, пустяковая, пусть одно-два слова, брошенных ненароком, но все же. Говорят, что чем талантливее актер, тем больше он ребенок в душе да и по жизни. Так оно и есть. Этот ребенок, живущий в актере, очень ранимый и обидчивый.