– Александров слишком умен, чтобы убивать Карпову в театре. У него есть все возможности увезти ее хоть в Сестрорецк, хоть за границу. Она бы исчезла так, что и следа не нашли… Согласитесь, Аполлон Григорьевич: нет ничего глупее, чем вешать девушку в своем же театре и ждать, что ее никто не найдет.

Лебедев вынужденно согласился.

– Тогда и его наследник-племянник в расчет не идет: мальчишка совсем хлипкий…

– Платон не менее умный, чем дядя, – сказал Ванзаров. – Ум будущего дельца. Даже если предположить невероятное: он соблазнился примитивной и некрасивой Карповой, то девушка умерла бы у себя в постели. Дело бы обделал чужими руками.

– Кто же остается?

Оставалась пустота, в которую упиралась логическая цепочка.

– Есть три странности, которые не лезут никуда… Во-первых, тело несколько раз поднимали…

– Проверяли, как провялилась! – Лебедев повеселел.

– Три свидетеля, слушая голос Карповой, показывают, что у нее нет вокального таланта, а двое уверяют обратное: редчайший, немыслимый, невероятный талант.

– Ошиблись, перепутали. Вы же знаете: свидетели вечно все путают и забывают… Тем более три месяца прошло…

– Голос Карповой произвел на двоих такое впечатление, что они готовы были дать ей бенефис на большой сцене. Сразу. В театре такими вещами не шутят…

Аполлон Григорьевич не знал, что и сказать.

– А третья странность?

– Поведение Карповой, – Ванзаров окончательно отставил чашку. – Когда у нее нет таланта, она рвется в театр. А когда потрясает своим голосом, чуть не убегает от предложенного контракта…

Тонкости психологии были сомнительны для Лебедева. Он разрезал столько людей, перекопался в таком количестве мозгов, что уверенно мог сказать: есть только плоть, и никаких глупостей.

– Бабочек бумажных уже списали со счета? – только спросил он.

Ванзаров похлопал по пиджаку.

– Они со мной. И еще пригодятся…

Окурок сигарилы был вдавлен в химический стол и сметен на пол. У себя Лебедев не церемонился.

– Ладно, все это мелочи, как сокровища Кавальери искать будем?

В дверь скромно постучали. Лебедев гаркнул, чтобы вошли. В щель буквально просочился Курочкин и отдал поклон.

– Афанасий, заходи! Моего чайку желаешь?

От такой чести ни один филер не откажется. Только подумать: сам великий и ужасный милость оказывает! Пока Лебедев готовил новую порцию, Курочкин доложил, что на летней сцене в саду началось представление. Народу слишком много, чтобы вести наблюдение. Интересующие лица и Диамант не появлялись, каменный театр закрыт по причине отсутствия представления. Закончив отчет, филер протянул запечатанный конверт довольно грязного вида. На нем корявым почерком было выведено: «Ванзарову». Конверт Курочкину передал швейцар на дверях: сунул какой-то парнишка с синяком под глазом и убежал.

Конверт был тонкий. Ванзаров разорвал край. Внутри оказался обрывок бумажного листа. На нем было послание:

«Родион Георгиевичу поклон и уважение от мира. Рыжье и сверкалы[20] к нам не липли. Чужое дело».

Вместо подписи – неровная фигура, напоминавшая перевернутую чашу с толстенной ножкой.

– Это что такое? – Лебедев одновременно заглянул через плечо и подал полную чашку Курочкину.

– Послание от воровского старшины Обуха, – Ванзаров указал на «подпись».

– О, старый знакомый.

– Очень умный человек… Предупреждает о своей непричастности.

Аполлон Григорьевич ничего не понял.

– К чему он не причастен?

– К тому, что случится сегодня ночью, – Ванзаров спрыгнул со стола. – У нас есть шанс очень быстро найти украшения Кавальери.

Курочкин был готов. Ванзаров попросил для дела взять двух крепких филеров и ничего не сообщать приставу Левицкому.

– Я с вами, – сказал Лебедев, еще не зная, что предстоит.

Детали Ванзаров обещал раскрыть на месте. Курочкин с агентами должны были занять позицию как можно скорее. На всякий случай. Лебедеву встреча была назначена на девять вечера.

Звонок прозвучал слишком резко. Клара Ильинична невольно вздрогнула и посмотрела на часы: время раннее. Как бы опять отказ не случился. Неудачи Ларочки она переживала с подлинно материнским горем. Любящие тетушки на такое способны не меньше. Она встала, перекрестилась и пошла открывать.

На пороге оказался довольно плотный молодой человек с заметными усами. Он вежливо снял шляпу.

– Прошу простить за беспокойство, разыскиваю госпожу Савкину.

Клара Ильинична прикинула: на жениха никак не тянет, да и знает она всех возможных кандидатов, ни один Ларочке не подходит. Может, агент из театра? Хочет сделать выгодное предложение? А что, вдруг открылся рог изобилия?

– Госпожи Савкиной нет дома, – как можно любезнее ответила тетушка. – Что вам угодно передать?

Господин дернул усами, будто бы недовольно.

– Позвольте войти?

Отчего же не впустить в дом воспитанного мужчину. Наверняка дело важное, раз так серьезен. Гостю Клара Ильинична предложила садиться. И налила чаю, как принято в небогатом петербургском доме. Она не подозревала, что, пока оправляла передник, улыбалась и садилась в «выгодную» позу, с нее был снят мгновенный портрет. Ванзарову он сказал: вдова мелкого чиновника, живет на пенсию мужа или крохотный капиталец, своих детей нет, Савкина приходится ей племянницей, добродушна, аккуратна, экономна, гостеприимна, простовата и наивна, как все престарелые тетушки, набожна, готовит сама, прислугу не держит, без вредных привычек. Милейшее создание. Квартира на последнем этаже доходного дома во Второй Роте[21] с запахом пирогов, старенькое, много раз стиранное платье, портреты Савкиной в кружевных рамочках говорят лучше слов. Чем-то неуловимым она напомнила ему матушку.

– Клара Ильинична, ваша племянница недавно получила предложение от театра, – спросил Ванзаров с такой мягкой улыбкой, что тетушка почти растаяла. – Какой же театр оказал Ларисе честь?

Если бы она знала! Всё это секреты актерские! Но признаться, что у племянницы от тетушки есть секреты, было немыслимо.

– «Аркадия», – как могла уверенно сказала она. Не заметив, что высказала потаенную мечту: какое было бы счастье, когда бы Ларочка пела в любимом театре ее юности.

Ванзаров испытал нечто вроде облегчения: не надо мчаться проверять мешок.

– У нее уже подписан контракт?