По сообщению «Джорнал оф коммерс», «Шипинг борд» считает советское правительство своим лучшим клиентом»[882].

Против дискриминации торговли с СССР выступал Бернард из «Бэнк оф Америкен», который отвергал упреки в советском демпинге, «как неосновательные» и «утверждал, что основная задача мирового хозяйства сводится к стабилизации цен на сырье и хлеб, что для СССР жизненная необходимость экспортировать его сырье и зерно для расплат по импорту…, что стабилизация цен без участия СССР невозможна и что поэтому европейские и американские банки должны предоставить СССР необходимые ему кредиты …»[883].

Эти выводы подтверждала, издающая информационный бюллетень для деловых кругов, «Стандарт статистик компани», которая в 1931 г. выпустила специальный номер, посвященный вопросу о «влиянии Союза на внешнюю торговлю»: «В бюллетене указывается, что «демпинг» СССР вынужденный и что долгосрочные кредиты сделали бы возможным для СССР покупать нужные машины без вывоза товаров из СССР по дешевым ценам. «Логическим результатом такой политики было бы процветание мировой торговли»»[884].

Однако влиятельные круги США шли прямо противоположным путем, «далеко не исключена возможность, — пессимистически приходил в 1931 г. Сквирский, — что мы будем поставлены через несколько месяцев в такие условия, при которых торговля даже в ее настоящем неудовлетворительном виде сделается совершенно невозможной…»[885].

Торговая война США против СССР приобретала тот же характер, что и торговая война Германии против России накануне Первой мировой, говоря о которой Дж. Спарго писал: «Хладнокровная, безжалостная манера, с которой Германия осаждала Россию со всех сторон, как в Азии, так и в Европе, систематические усилия по ослаблению своей жертвы, его экономическая эксплуатация вызывает в памяти удушение Лаокоона и его сыновей».

Но теперь Советский Союз осаждала не Германия, а США и весь западный мир. Советская Россия фактически оказалась в той же финансовой и торговой блокаде, организованной на этот раз на антисоветской основе. Профессор Принстонского университета Г. Барнс в этой связи замечал, «что «священная война» против СССР является ничем иным, как «моральным плащом», которым прикрывается социальная и экономическая атака против Союза…»[886]

Ситуация стала меняться в середине 1930-х г., причиной тому, по сообщениям советских дипломатов, стало нарастание в деловых кругах США «разочарования, связанного с недостаточностью торговли с Советским Союзом…»[887]; «в банковских и промышленных кругах резко возрос аппетит к внешней торговле»; они даже предлагали «добровольные отчисления» фирм, желающих торговать с СССР, в «некий фонд для расчетам по старым претензиям к нам»[888].

И в 1935 г. Госдепартамент предложил «СССР распространить на него все тарифные уступки, даваемые другим странам, если он даст заверение, что торговля с Соединенными Штатами будет увеличена»[889]. Торговое соглашение США подписали с СССР июле 1935 г. в обмен на обязательство СССР закупить в США товаров на сумму не менее 30 млн. долл.[890]

Горячий итог

Американские дипломаты в СССР находились на переднем крае той войны. «Они, — по словам американского историка Д. Данна, — смотрели на Сталина с близкого расстояния. Они видели перед собой убийцу, лжеца, злостного противника Соединенных Штатов и плюрализма вообще. В сталинской политике они также усматривали, как черты русского национализма, так и марксизма-ленинизма. Они отказывались принимать логическое противопоставление, предложенное сторонниками концепции Рузвельта, из которого следовало, что, поскольку Сталин — русский националист, он не может быть также идеологом коммунизма. Они не находили у Сталина ни одной черты, которую ему можно было бы извинить, за исключением противостояния чуме нацизма. Они отказывались закрывать глаза на сталинские преступления и требовали, чтобы политика Рузвельта изменилась перед лицом угрозы сталинизма»[891].

Поверенный в делах США в России Л. Гендерсон, в коммюнике госсекретарю Хэллу по случаю третьей годовщины установления американо-советских отношений, утверждал, что основная проблема, состояла «в стремлении советского правительства к «установлению Союза Всемирных Советских Социалистических Республик». Далее, по мере продвижения к этой цели, советские власти надеялись, что Соединенные Штаты и другие государства будут сотрудничать с ними: участвовать в мерах по предотвращению угрозы безопасности их страны, молчаливо поддерживать мировую революцию и оказывать им техническую и финансовую поддержку, чтобы Советский Союз мог стать «самодостаточной мировой державой»»[892].

Американские дипломаты, по словам Данна, «были умные, опытные и профессиональные люди, — но каждый из них пришел к заключению, что американская политика по отношению к Кремлю в 1937 г. была слишком доверчива, слишком оптимистична и слишком наивна. Они были сторонниками уравновешенной, жесткой, морально объективной, взаимно обязывающей и взаимовыгодной политики. Три главные фигуры — Кеннан, Боулен и Гендерсон — пришли к заключению, что Москва стремится к экспансии, в силу природы своей относится к США с подозрением, не доверяет американской дружественной политике, которую воспринимает, как признак двуличности»[893].

Все три американских дипломата «соглашались в одном: надежды на будущее развитие Советского Союза, связанные с концепцией Рузвельта, не подтверждаются. С их точки зрения Советский Союз не был развивающимся демократическим государством, а был тоталитарной империей, которая стремилась к модернизации, чтобы уничтожать демократические страны, такие как США, которые Москва считала угрозой»[894].

Общее настроение американского дипкорпуса в СССР было сформировано еще во времена первого посла У. Буллита, который прибыл в Москву с убеждением, что «отныне открывается эра самого дружеского и активного сотрудничества» между США и СССР[895]. Однако «прошло немного времени, — вспоминал один из сотрудников посольства Ч. Боулен, — прежде чем одно разочарование за другим произвели заметные перемены в позиции посла Буллита, который теперь до конца жизни стал последовательным и подчас неистовым противником Советского Союза»[896].

Первое, с чем пришлось столкнуться посольству Буллита в СССР, — это раздражающие бытовые неудобства и ограничения, непривычные американского дипломата[897], а в профессиональной сфере — «с тяжеловесной неэффективной бюрократией, соответствующие части которой обычно не соединялись»[898]. Но переломным моментом в отношениях, стал отказ Буллита признать «джентельменское соглашение» Рузвельта-Литвинова по долгам и кредитам. Весной-осенью 1934 г., Буллит требовал первоочередной выплаты долгов. Он «предлагал, чтобы Соединенные Штаты перестали проводить «мягкую» политику по отношению к Москве и переходили к «жесткой» до тех пор, пока «атмосфера не станет благоприятной»»[899].

«Наша позиция — это позиция вражеских переговорщиков во враждебном лагере во время войны», характеризовал сложившиеся отношения в ноябре 1934 г. первый секретарь посольства Дж. Кеннан, советское правительство вело себя так, «как будто война уже началась»[900]. Однако политическая атмосфера на протяжении большей части 1934 года, отмечал он, была достаточно «дружественной, приятной и спокойной», все испарилось в одночасье, с убийством 1 декабря 1934 г. Кирова. С этого момента,