Советский Союз не мог пойти на такой шаг, «на другой день после того, как мы заключим соглашения с американцами, — предупреждал замнаркома Н. Крестинский, — все другие страны кредиторы поставят вопрос о своих долгах»[824]. На Буллита подобные аргументы не действовали и он перешел к политике прямого шантажа. В марте он писал госсекретарю Хэллу: «…возможно, лучше всего приостановить все торговые и финансовые отношения, пока ситуация не прояснится»[825]. Буллит рекомендовал Рузвельту «поддерживать по возможности самые дружеские личные отношения с русскими, но они должны дать понять со всей ясностью, что если русские не захотят сделать шаг вперед и взять морковку, то получат дубинкой по заднице»[826].

Буллит угрожал Литвинову, что США примут Закон Джонсона и «закроют свои кредитные рынки для стран, не выплативших долги Соединенным Штатам, что нанесет ущерб Советскому Союзу. Литвинов отвечал, что этот закон не повредит Советскому Союзу, потому что советская сторона сможет удовлетворять свои потребности в других местах и, кроме того, имеется много стран-должников, в том числе Англия, Франция и Италия»[827].

Реакцией США стала организация настоящей финансовой блокады СССР. Например, сообщение корреспондента «Чикаго дейли ньюс» о том, что в Берлине ведутся переговоры о кредите для СССР в 40 млн. долларов для постройки металлургических заводов и что американские банкиры Диллон и Рид, вероятно примут в нем участие, вызвало заявление представителя госдепартамента о том, что он не допустит амеручастия[828]. Другой пример связан с Буллитом. В середине 1930-х он узнал, что Франция и СССР договорились о займе в миллиард франков. Американский посол приложил все свои силы, для того, что бы расстроить сделку. Он убеждал французов: «Россия никогда не вернет этого займа»[829]. Сделка была сорвана.

Провал кредитных соглашений сыграл свою роль и в отношениях с Германией. В феврале 1935 г. президент Рейхсбанка Шахт говорил торгпреду СССР в Германии Канделаки: «ваши неудачи с кредитами во Франции и Америке не могли не сказаться на вашем положении здесь. Благодарите Рузвельта и Эррио или проклинайте их — дело ваше. А мы теперь видим, что получить кредиты вы можете только у нас. Мы их дадим вам, но условия будут, простите, более жесткими»[830].

В этих условиях, полпред СССР в США Трояновский постоянно указывал на необходимость удовлетворения в том или ином виде требований Вашингтона: «Мне кажется, — писал в 1935 г. он в Москву, — что нам важно сохранить дружеские отношения с американцами и с точки зрения влияния этих отношений на международную обстановку, и с точки зрения использования американских возможностей для обороны в войне, которая нам по видимому, в ближайшем будущем будет навязана, и с точки зрения использования передовой американской техники для нашего народного хозяйства…»[831].

«Мы достигли такой степени экономического и технического развития, — пояснял Трояновский, — при котором только Соединенные Штаты могут помочь нам в дальнейшем движении вперед… Надо признать, что Европа имеет по сравнению с Америкой кустарную организацию…»[832].

После перевода Буллита из СССР послом в Париж, на его место был назначен Дж. Дэвис, активный сторонник советско-американского сближения. По мнению М. Литвинова, высказанном на встрече с Дэвисом, «за исключением вопроса о долгах, практически все остальные вопросы тривиальны или уже улажены к удовлетворению Соединенных Штатов»[833]. Проблема долгов к тому времени уже потеряла свою остроту. «Все деятели разных лагерей встревожены тем, что происходит сейчас в Европе, и вкривь, и вкось говорят об опасности войны и обсуждают возможную позицию США, — докладывал Трояновский в 1935 г., — Перед лицом такого положения вещей, разумеется вопрос о наших долгах и кредитах становится весьма маленьким»[834]. В 1936 г. другой советский дипломат сообщал из Вашингтона: «Вопрос о наших долгах никого в США не интересует, за исключением, быть может, официальных лиц. Объясняется это ничтожностью сумм»[835].

Тем не менее, вопрос долгов неизменно стоял первым в ряду всех претензий США к СССР вплоть до начала Второй мировой войны. И в начале 1939 г. госсекретарь Хэлл продолжал жаловаться советскому полпреду Трояновскому, что старые проблемы продолжают отягощать американо-советские отношения, первой он ставил: «нерешенный вопрос о советских долгах и наших исках»[836]. Спустя полгода в разговоре с послом Уманским Рузвельт подчеркивал, что советско-американские отношения связаны с двумя вопросами: «во-первых, снять раз и навсегда вопрос о долгах; во-вторых, предъявить доказательства американскому общественному мнению, что СССР находится на пути к демократии и поэтому его духовное развитие происходит в направлении США»[837].

Вашингтон требовал от Москвы двух взаимоисключающих вещей сразу: демократии и возврата военных долгов. Как доказали еще в 1924 г. американские эксперты Л. Пасвольский и Г. Мултон, Россия закончила Первую мировую полным финансовым банкротом, и СССР не сможет выплатить не только долгов, но даже текущих процентов по ним[838]. Одна только попытка осуществить эти выплаты неизбежно потребовала бы гораздо более радикальной мобилизации страны, чем даже во время Первой мировой.

Военные долги уже подорвали экономику Европы. Едва покрыв пятую их часть, под угрозой обрушения собственных экономик и политических систем, европейские демократии, вслед за Англией в 1932 г., отказались от дальнейших выплат. Эти военные долги, приходил к выводу Д. Кейнс, «не соответствуют человеческой природе и духу эпохи»[839]. Даже американские деловые круги «в особенности банки», по словам американского бизнесмена Купера, уже давно выступали «за самый либеральный пересмотр европейских долговых обязательств»[840].

* * * * *

Но и это еще не конец истории. 14 марта 1934 г. Литвинов писал полпреду в США Трояновскому: «Я теперь основательно изучил дело и пришел к заключению, что по долгу Керенского Америка, в сущности, не вправе требовать от нас ни одного цента. У нас имеются бесспорные документы, доказывающие, что… в распоряжении Бахметьева и Угета (представители бывшей России в США) имелось американских материалов на сумму в 160 млн. долл., из которых в СССР не попало абсолютно ничего»[841]. Литвинов предлагал предъявить документы Буллиту или Рузвельту «или даже одновременно здесь и там». Но, как отмечает Кремлев, их можно было и не предъявлять… документы были у Рузвельта под боком:

«Я откровенно заявляю вам, — указывал в апреле 1934 г. на заседании конгресса США, говоря о долгах Керенского, конгрессмен Мак-Фадден, — что расследование, проведенное мной и другими членами комиссии, показало, что очень мало из 187 миллионов долларов пошло в Россию. Они пошли на погашение контрактов, заключенных русским финансовым агентом в США с коммерческими предприятиями