против Советского Союза и зависимый от США, должен представлять собой высшую цель дипломатии. В этом случае вся Европа выполняла бы для Нью-Йорка и Вашингтона те же обязанности, которые, как предполагалось когда-то, Германия будет выполнять для лондонского Сити, а именно — охранять мир от большевистской опасности…»[936].

Уэллес не успел закончить свою миссию, что, по мнению советских историков, «во многом объяснялось тем, что 12 марта 1940 г. был подписан мирный договор между СССР и Финляндией. Замыслы превратить финляндско-советский конфликт в объединенный поход империалистических держав против Советского Союза стали нереальными… Однако она (миссия Уэллеса) позволила гитлеровскому руководству сделать вывод, что Соединенные Штаты пока не вмешаются в войну в Европе»[937].

* * * * *

«Первая Холодная война» дала все моральные доводы и манящие надежды будущим агрессорам, раскаляя международный мир. Нагнетание антикоммунизма, страха, ксенофобии, отмечает этот факт М. Карлей, «самым фундаментальным образом влияли на формирование европейской внешней политики»[938]. Вторая мировая война, по своей сути, стала неизбежным «горячим» следствием — завершающим этапом «Первой Холодной войны».

Угроза с Востока

Это не война, это — крестовый поход… Это подходящий момент обратиться к британскому послу с просьбой запросить свое правительство, не находит ли оно своевременным прекратить военные действия на Западном фронте и объединить усилия для борьбы с державой, чья политика предусматривает уничтожение западной цивилизации.

Ф. Папен, 22 июня 1941 г.[939]

Превентивная война

Россия изо всех сил стремится к мировой революции

Й. Геббельс, 1937 г.[940]

«На протяжении двух последних десятилетий еврейско-большевистские правители Москвы старались поджечь не только Германию, но и всю Европу…, — напутствовал свои войска 22 июня 1941 г. Гитлер, — еврейско-большевистские правители в Москве неуклонно предпринимали попытки навязать нашему и другим европейским народам свое господство, притом не только духовное, но, прежде всего, военное»[941]. «Советский Союз изготовился всеми своими вооруженными силами напасть на Германию, отражая занесенный над фатерляндом удар, фюрер в последний момент опережая врага, — пояснял Геббельс, — отдал приказ немецким вооруженным силам уничтожить военную силу врага»[942].

«Я убежден, — писал госсекретарю в 1935 г. американский посол У. Буллит, — что решимость советского правительства осуществить мировую революцию нисколько не приуменьшилась»[943]. Это «убеждение» стало безальтернативным мэйнстримом официальной политики Запада при оценке Второй мировой войны. Именно эти взгляды передает немецкий историк Э. Нольте в своей книге «Европейская гражданская война», в которой Вторую мировую он объясняет именно агрессией Советского Союза, который строил свою внешнюю политику на «идеологически обоснованных планах завоевания мира…»[944].

«Большевистская угроза с Востока», — отвечал на это Г. Препарата, — была — с самого начала и до конца — фальшивым призраком, вызванным к жизни исключительно только ложью западных правящих кругов»[945]. Действительно в 1924 г. Сталин, приходит к выводу о возможности построения социализма в одной стране[946]. Троцкий, который, по словам Черчилля, «выступает за ортодоксальную теорию международной мировой революции»[947], и его сторонники были обвинены в левом уклоне. Сам Троцкий был в 1926 г. был выведен из состава Политбюро, а в 1927 г. исключен из партии.

Проблемой оставался Коминтерн: «Компартии относятся, — пояснял в 1927 г. нарком иностранных дел Чичерин, — самым легкомысленным образом к существованию СССР, как будто он им не нужен…»[948]. «Меня, — повторял в 1929 г. письме к Молотову Чичерин, — крайне волнует гибельное руководство Коминтерна…»[949]. «Из наших… «внутренних врагов» первый — Коминтерн, — указывал в 1930 г. Чичерин, — До 1929 г. неприятностей с ним хоть и было много, но удавалось положение улаживать. С 1929 г. положение стало совершенно невыносимым, это смерть внешней политики…»[950]. Сталина, как отмечает эмигрантский историк Некрич, не надо было уговаривать, на то, чтобы ««разменять» Коминтерн ради соглашения с западными государствами»[951].

Поворот в стратегии Коминтерна был закреплен на первом и последнем с 1928 г. конгрессе, собравшемся в 1935 г. Ключевым стал доклад Димитрова «Наступление фашизма и задачи Коммунистического Интернационала в борьбе за единство рабочего класса против фашизма». В нем Димитров заявил, что в новых условиях настала пора коммунистам защищать буржуазную демократию: «Сейчас трудящимся массам в ряде капиталистических стран приходится выбирать не между пролетарской диктатурой и буржуазной демократией, а между буржуазной демократией и фашизмом»[952].

По итогам конгресса, французский поверенный в делах в Москве Ж. Пайяр в своем отчете в 1935 г. приходил к выводу, что советское правительство вовсе не заинтересовано в мировой революции, а Коминтерн находится на последнем издыхании[953]. Подтверждением тому стал опыт гражданской войны в Испании, в которой, по словам Дж. Оруэлла, сражавшегося в троцкистском подразделении ПОУМ, речь «шла о борьбе за власть между Коминтерном и испанскими левыми (троцкистскими) партиями, а также о стремлениях русского правительства не допустить настоящей революции в Испании»[954].

В самом СССР, к этому времени, троцкисты и приверженцы «мировой революции» были почти поголовно репрессированы. «Общество старых большевиков ликвидировано (в 1935 г.), больше половины делегатов XVII партийного съезда арестовано, старые верные ленинцы, — отмечал в 1937 г. нарком юстиции Н. Крыленко, — устраняются с руководящих постов, а многие попадают в категорию врагов народа, ссылаются и расстреливаются»[955].

«Ясно, — приходил к выводу в 1936 г. Черчилль, — что Советская Россия решительным образом отошла от коммунизма. Это крен вправо. Идея мировой революции, которая воодушевляла троцкистов, дала трещину, если не рухнула вообще…», оставшаяся риторика мировой революции, это «по сути дела, не столько средство мировой пропаганды, сколько акт самосохранения сообщества, которое опасается острого германского меча, имея на то все основания»[956].

К концу 1930-х гг. тема «советской угрозы» настолько потеряла свое значение, что даже Гитлер отодвигал ее на второй план: «Сталин претендует на то, чтобы быть провозвестником большевистской революции. На самом же деле он отождествляет себя с Россией царей и просто-напросто возрождает традицию панславизма. Для него большевизм лишь средство, род ловушки, предназначенной для обмана германских и латинских народов»[957].

Московиты

Несмотря на блеск нынешнего государственного положения России, мы все-таки чужие в Европе; она признает и будет признавать наши права настолько лишь, насколько мы действительно сильны. Кто этого не знает?

Ген. Р. Фадеев, 1889 г.[958]

Возникновение «Угрозы с Востока» один из идеологов «крестового похода» против СССР — вице-канцлер III Рейха Ф. Папен начинал с татаромонгольского нашествия, Вильгельм II и Дизраэли — с русско-турецкой войны 1871 г. По словам историка К. Мяло,