Курултай 1309 года не прекратил бедствий Туркестана. Ханом был провозглашен старший брат Кебека, Эсен-Бука[187] (первая часть имени — монгольское слово); при нем Туркестан подвергся нашествию монгольских войск из Китая; местность по Кобуку и притокам Верхнего Иртыша тогда была пограничной областью государства великого хана; войска, вторгшиеся оттуда в чагатайские владения, разграбили ставки Эсен-Буки, зимнюю (около Иссык-Куля) и летнюю (около Таласа). Из рассказа анонимного историка начала XV века можно заключить, что грабежи производились не только войсками врагов, но и войсками самого чагатайского хана. По этому рассказу, Эсен-Бука и Кебек выступили со своими войсками против врагов, вторгшихся со стороны Кара-Ходжа; Эсен-Бука шел из Кашгара, Кебек — из Алмалыка. Первый опустошал местности на своем пути в расчете, что таким образом в случае поражения врагу ничего не достанется, а в случае победы можно будет легко все восстановить. Кебек, наоборот, заботился о поддержке благосостояния областей, через которые проходил, чтобы в случае победы население враждебного государства под влиянием слухов о его справедливости легче перешло на его сторону, а в случае поражения его собственные подданные были на его стороне и облегчили ему отступление. Эсен-Бука был разбит, вследствие чего и Кебек должен был отступить. Во время отступления войско Эсен-Буки терпело большие бедствия и было вынуждено есть своих коней, тогда как войско Кебека везде находило все необходимое.

Преемником Эсен-Буки был Кебек (1318–1326), царствование которого, по-видимому, имеет большое значение в истории постепенного подчинения среднеазиатских монгольских ханов мусульманской культуре. Подобно своим предшественникам, Кебек оставался язычником, но переселился в Мавераннахр, даже в южную часть его, и построил для себя дворец на расстоянии двух с половиной фарсахов, то есть около 15 верст, от города Нахшеба, по нижнему течению Кашкадарьи. В смысле «дворец» монголами, даже в самой Монголии, употреблялось слово карши, и авторы того времени называют это слово монгольским, хотя оно встречается уже в «Кутадгу билик» и у Махмуда Кашгарского, причем последний даже не говорит, употреблялось ли оно только восточными тюрками или также западными. Тюрки, по-видимому, заимствовали его из языка коренного населения Китайского Туркестана. По этому дворцу город Нахшеб получил название Карши, сохраненное им и до сих пор, хотя местоположение нынешнего города не соответствует местоположению ни Нахшеба домонгольского периода, ни города XIV века. Таким образом, и в Туркестане мы видим пример обычного в Монгольской империи перенесения названия ханского дворца на город.

Другим нововведением Кебека была чеканка монеты с именем хана; как и в Персии, чеканились серебряные монеты большие и малые, динары и дирхемы, причем динар равнялся шести дирхемам. Монеты по-прежнему чеканились в больших торговых городах Мавераннахра, Бухаре, Самарканде, Отраре, Термезе. По имени Кебека эти монеты и потом назывались «кебеки», и с этим словом иногда ошибочно сближали русское «копейка». Были примеры чеканки, как в Золотой Орде, анонимной монеты с тюркской надписью кутлуг болсун, но уйгурскими буквами. Насколько известно, нет примера употребления на монетах чагатайских ханов монгольских слов; тем более удивительно, что впоследствии мы на некоторых монетах Тимура встречаем написанные арабскими буквами монгольские слова угеману — «мое слово».

Переселение в Мавераннахр и постройка дворца не означали отказа от кочевой жизни; западная часть долины Каш-кадарьи привлекала кочевников, преимущественно в летнее время, еще со времени Чингисхана, который провел там лето 1220 года. Еще больше, чем Кебек, усвоил мусульманскую культуру его брат Тармаширин[188], принявший ислам; но и Тармаширин даже зимой принимал путешественника Ибн Баттуту в шатре.

Нет никаких указаний на то, чтобы чагатайские ханы того времени знали монгольский язык. Ибн Баттута представляет себе Кебека говорившим по-тюркски; Тармаширин встретил Ибн Баттуту приветствием по-тюркски. Духовный руководитель хана, имам Хусам ад-дин аль-Яги, говорил по-персидски, но хан каждый день после ранней утренней молитвы до восхода солнца произносил зикр[189] по-тюркски. Некоторые тюркские термины, приведенные у Ибн Баттуты, перешли в монгольский язык из уйгурского и употреблялись во всех монгольских государствах, например термин ал тамга (в Персии иногда сокращенно ал) — «алая печать»; хранитель печати заведовал всем письменным делопроизводством и знал, по-видимому, и арабский язык, так как служил для Ибн Баттуты переводчиком. Интересно, что Ибн Баттута употребляет тюркское той («пир») в смысле курултай. По словам Ибн Баттуты, той был ежегодно устраивавшимся собранием, куда приходили потомки Чингисхана, эмиры, знатные женщины и начальники войск. В это время той не созывался, что было одним из тех обвинений, которыми оправдывалось восстание против Тармаширина.

По словам Омари, принятие ислама Тармаширином содействовало оживлению торговых сношений между Мавераннахром и другими мусульманскими областями; но тот же факт увеличил отчуждение между Мавераннахром и восточными областями чагатайских владений. По словам Ибн Баттуты, существовал обычай, по которому хан раз в год ездил на восток, в области, пограничные с Китаем, где был Алмалык, все еще считавшийся столичным городом; между тем Тармаширин четыре года кряду оставался в областях, смежных с Хорасаном. Тармаширин отнюдь не отказывался от войн с мусульманскими государствами из преданности исламу; в самом начале своего царствования, в 1326 году, он совершил неудачный поход на Хорасан, после чего персидские монголы взяли и разграбили Газну; в 1329 году он вторгся в мусульманскую Индию и дошел почти до Дели. Но во внутреннем управлении он, как видно из приведенных выше слов Ибн Баттуты, был нарушителем монгольского обычного права (ясака) даже независимо от принятия им ислама. Нарушителем ясака называет Тармаширина и мусульманский анонимный автор начала XV века, хорошо знавший степные предания.

Вследствие этого в Туркестане возобновились смуты, продолжавшиеся до 1346 или 1347 года и окончившиеся фактическим уничтожением ханской власти в Мавераннахре и полным отделением Мавераннахра от восточных областей. Как происходили военные действия и отразились ли они на дальнейшем упадке городской жизни, не может быть установлено; рассказ о военных действиях мы находим только у Ибн Баттуты, и этот рассказ как по хронологическим датам, так и в других отношениях находится в полном противоречии с рассказами историков. Несомненно, что в ближайшие годы после низложения и убиения Тармаширина местопребывание хана вновь было перенесено на восток и что вместе с этим на некоторое время уменьшилось влияние ислама. При хане Джен-кши[190] (до 1338 года), монеты которого чеканились и в Мавераннахре, католические миссионеры смогли построить около Алмалыка прекрасную церковь. По словам мусульманского анонима, Дженкши «советовался о делах с бахшиями», то есть буддийскими жрецами. Антимусульманская реакция, однако, не могла иметь прочного успеха, и уже в начале 1340-х годов в Мавераннахре был возведен на престол один из шейхов тюркского происхождения, очевидно считавшийся потомком Чингисхана. Этот шейх, потом сделавшийся султаном, был некоторое время наставником известного бухарского святого Беха ад-дина Накшбенда[191]. В биографии этого святого рассказывается, что он видел во сне тюркского святого Хаким-Ата (сам Беха ад-дин, несомненно, был таджиком) и этот сон был истолкован ему в том смысле, что его наставником будет дервиш из тюрок; когда Беха ад-дин встретил тюркского дервиша Халиля, этот дервиш произвел на него сильное впечатление, и он понял, что предсказание относилось к нему. Беха ад-дин оставался при Халиле и после возведения его на престол; после смерти Халиля он понял ничтожность земных благ и стал вести жизнь подвижника.