– Вот и завтра попритворяйся немного, Бен, – сказала Светлана. Судя по голосу, она улыбалась.

– Уговорила. А народу много будет? – Не то чтобы я не хотел видеть друзей Светланы, просто я боялся, что на вечеринке будет Эд Хамнер, а этого мои нервы просто не выдержат. Я или устрою еще одну драку, или чем-нибудь себя выдам.

– Меньше, чем вчера, – ответила Светлана. – Так, небольшая тесная компашка самых близких друзей.

– Что ж. – На мой вопрос она так и не ответила, но я не рискнул задать его еще раз и потому сказал просто: – Гарантирую свое участие, но, как я уже говорил, не раньше девяти часов вечера. Хотя, конечно, постараюсь приехать как можно раньше.

– Меня это вполне устраивает, – ответила Светлана. – Можешь прийти и позже.

– Как скажешь.

– Значит, договорились?

– Договорились.

– Тогда до завтра, Бен.

– До завтра, Света.

Она повесила трубку, а я поплелся на кухню. Необычный подъем всех сил, который я испытывал во время нашего разговора, пропал вместе с голосом Светланы, и на меня вновь навалилась беспричинная тоска. Желая избавиться от нее, я потребовал у автоповара еще один стакан виски, однако тот отказался выдать его мне под предлогом выполнения с его стороны «Закона о здоровье», строго регламентирующего количество алкоголя, которое можно употребить за один день, и пропустил мимо своих электронных ушей всю мою непотребную ругань как о самом законе, так и об исполняющем его автоповаре. Эти электронные мозги никакая ругань не берет. Я решил было разобрать блок, в котором помещался мозг автоповара, но передумал. Если я их разберу и не смогу собрать, то автоповар присоединится к развлекательному блоку, и я останусь совсем один в этой большой безжизненной квартире. Совсем один.

Впрочем, я и сам почувствовал, что мне хватит. Спиртное ударило в ноги, и я едва дошел до зала, где все еще лежали на столе фотографии семьи Браунлоу и Эда со Светланой. Посмотрев на них, я почувствовал нарастающее бешенство, жгучую ненависть к ним, счастливым в своем незнании страшной правды и свободным от суровых запретов моей службы. Свободным от тяжести моего долга. Свободным от той страшной работы, которую я был вынужден выполнять вместо них, чтобы спасти и их, и многие миллионы других людей от Красной Смерти. Я столько лет спасал их всех, но не заслужил даже благодарности. Ни от них, живущих в счастливом неведении, ни от тех, кто все знал, но распоряжался мной как пешкой, как простым «винтиком» в гигантской машине уничтожения. Что ж, мне благодарностей не надо. Мне не нужны словесные реверансы, я сам возьму то, что мне надо. Я еще способен постоять за себя.

Я принял окончательное решение и теперь рассматривал лежавшие передо мной фотографии лишь с холодным интересом, с каким, наверно, Цезарь рассматривал свои легионы перед тем, как форсировать Рубикон. Он преступил границы запретной территории и одержал блестящую победу, и я собирался завтра сделать то же самое. Я смял фотографию Эда, бросил ее в пепельницу и поджег. Она сгорела почти мгновенно, оставив после себя лишь маленькую кучку пепла. Я сел на край стола и долго смотрел на пепел, оставшийся от фотографии.

От себя не убежишь. Я делаю то, что должен делать, и завтра просто получу с общества, которому я нужен и на которое работаю столько лет в поте лица и многочисленных лишениях, то, что нужно мне, – жизнь Эда Хамнера. Тем более что все мы рано или поздно превратимся в такую же кучку пепла, как и его фотография, и когда это произойдет – не имеет значения. От судьбы все равно не убежишь. А я стану судьбой Эда. От меня он не уйдет.

Я вновь отправился на кухню. Завтра мне предстоял трудный день, и мне надо было хорошенько выспаться, а спать мне совершенно не хотелось. Потерпев поражение в еще одной попытке выдрать у автоповара стаканчик виски, я, выпросив у него две таблетки сильнодействующего снотворного, с отвращением проглотил их, пропустив мимо ушей предложение автоповара налить мне стакан воды, и, не раздеваясь, лег спать.

Теперь пора ночного колдовства,

Скрипят гроба, и дышит ад заразой.

Уильям Шекспир. «Гамлет»

Вы слышали, что грешники отправляются в ад, – но это не так. Куда бы ни попал грешник, он создает ад; и куда бы ни попал святой – там небеса.

Шри Раджнеш

Секунду-другую он пристально и скорбно смотрел своими потухшими, тронутыми тлением глазами… потом медленно, но отчетливо и выразительно выговорил: «Ты еси муж, сотворивший сие!»

Эдгар Алан По. «Ты ecu муж, сотворивший сие!»

Верьте мне, это было самое ужасное зрелище на свете.

Франсуа Рабле

Какое-то огромное кровожадное чудовище с телом волка и пастью мусоросборника гналось за мной с диким воем по пустым переходам штаб-квартиры лондонского отделения ВОЗ. По обе стороны бесконечно длинного коридора тянулись запертые двери. Я дергал то одну, то другую, но ни одна из них не хотела впустить меня и спасти от преследующего меня чудовища. Лишь одна дверь была открыта, однако мой преследователь мощным прыжком отрезал мне отступление в ту сторону, и я вновь побежал по коридору, понимая, что не смогу убежать от дьявольского создания, но боясь дать ему бой лицом к лицу, чувствуя, что у меня нет ни одного шанса на победу. Его клыки клацали уже почти у меня за спиной, когда я вдруг увидел впереди, в конце коридора, распахнутую настежь дверь, из которой в коридор лился яркий золотистый свет, и отчаянно рванулся к этой двери, надеясь достичь ее прежде, чем мой преследователь сможет схватить меня.

И мне все-таки удалось добежать до двери и, проскочив меж ее качающихся створок, захлопнуть их и запереть массивным засовом. Какая-то часть моего разума удивилась, откуда в суперсовременном здании штаб-квартиры ВОЗ двустворчатая дверь с засовом, явно выполненная в средневековом стиле. Впрочем, в тот момент мне было не до размышлений.

Потом я обернулся, прислонившись спиной к двери, за которой бесновался мой преследователь, и удивился вторично тому, что золотистый свет горел только над дверью, высвечивая лишь маленький пятачок около порога. Вся остальная комната была погружена в непроницаемый мрак, так что даже нельзя было себе представить истинных размеров помещения.

Внезапно вспыхнул свет, осветивший всю комнату. Она оказалась огромной, это был зал совещаний штаб-квартиры ВОЗ, но не это испугало меня до дрожи. Вся комната была наполнена людьми. Стариками и детьми, мужчинами и женщинами, калеками и здоровыми. Все они молча стояли плотной толпой и смотрели на меня.

Я заметил, что свет изменил свой цвет. Золотистый свет, до того горевший только над моей головой, теперь освещал это сборище, а надо мной вспыхнул кроваво-красный фонарь.

Внезапно толпа молча расступилась, и я увидел в глубине зала, до того скрытой за спинами собравшихся, судейский стол и самого судью, высокого и стройного, в красной маске и алом плаще, с горящим над его головой нимбом багряного пламени.