– Тогда это означает, что девочка – как ее, Тэси – уже мертва.

– Да.

– Черт, – вздохнул Коултон в полумраке.

Самые ранние воспоминания Джейкоба были связаны с пылью.

Вот ему четыре года. Стоит летняя ночь. Он находится в мрачном сиротском приюте в Вене – потея, прячется под изъеденным молью одеялом. Рядом лежит его брат, и оба они прислушиваются к удаляющимся шагам дежурной монахини, эхом отдающимся по гулким коридорам. Да, они близнецы, но не совсем похожие друг на друга. Его брат Бертольт не обладает особым даром, не умеет делать многое из того, что умеет Джейкоб. Сквозь одеяло из открытого окна проникает свет уличного фонаря. Джейкоб как раз водит своими маленькими ручками над собравшейся в углах комнаты пылью, заставляя ее вихриться, подпрыгивать и закручиваться, когда один из старших мальчиков срывает с их кровати одеяло… Джейкоб так и не понял: увидел ли он что-то, разглядел ли, хотя бы мельком, признаки его таланта и поверил ли своим глазам? Бертольт мгновенно вскочил на ноги и бросился на нарушителя их покоя, раздирая его ночную рубашку и лицо, несмотря на то, что мальчик был старше и выше. Тогда в той темной спальне Бертольта охватила такая ярость, что старший мальчик завопил, зовя на помощь, и другие ребята оттащили обидчика и жестоко избили. По словам монахинь, в Бертольта вселился сам дьявол.

Тот случай они запомнили навсегда. Впрочем, как и другие мальчишки, которые с тех пор оставили близнецов в покое.

Днем они, как правило, занимались тем, что прочесывали пеньку или подшивали одежду, а когда стали постарше, то монахини отдали их на работу на фабрику, распределив по росту. Они пролезали между станками, просовывались в щели, где жужжали огромные шестерни, чтобы развязать петлю на кожаном ремне или выбить заклинивший болт. Бертольт никогда не позволял Джейкобу залезать внутрь станков, он лез сам, даже когда стал слишком большим для этого. Другим мальчикам иногда отрывало пальцы, некоторые даже оставались без рук. Спустя несколько лет Бертольт, взяв Джейкоба за руку, вышел с фабрики на грязную Унтерштрассе, и они стали работать трубочистами, обслуживая большие дома на центральных улицах Вены. Таким был Бертольт – целеустремленным, привыкшим самостоятельно строить свое будущее. Он вел Джейкоба за собой, и тот любил его, восхищался им, хотел во всем походить на него.

Итак, они стали трубочистами. Сажа отличалась от обычной пыли, и Джейкоб с трудом мог управлять ею или притягивать к рукам: она была липкой, комковатой и размазывалась по всему телу, поэтому работать с ней было тяжело. Извиваясь и задыхаясь, он, маленький мальчик в неподходящей по размеру одежде, лазал по дымоходам, вытаращив глаза с яркими белками. Но трудности его не пугали, ведь рядом был Бертольт. Они вместе решили, что работать трубочистами безопаснее, чем залезать внутрь станков. Братья всегда поддерживали друг друга. Когда еще в приюте Джейкоб болел скарлатиной, то не монахини, а именно Бертольт, которому тогда было всего четыре года от роду, вытирал ему лоб и менял простыни. Именно Бертольт приносил ему остатки своей еды, когда его оставляли без ужина. Лишь благодаря Бертольту он не сдавался. Родителей мальчики совсем не помнили, и у них ничего от них не осталось: ни фотографий, ни украшений, никакой самой маленькой безделушки. Даже если когда-то у них и имелось нечто подобное, то монахини не сочли нужным сохранить эти вещицы. Они одни были друг у друга во всем огромном мире.

– Бертольт, что же нам делать? – однажды спросил Джейкоб, когда пришла зима.

Им приходилось работать на морозе, и они постоянно мерзли; к тому же для лазанья по дымоходам они слишком подросли. Стертая до крови кожа на спине и коленях покрылась незаживающими волдырями.

– Что-нибудь придумаем, найдем, – ответил брат. – Выход есть всегда.

– Что? Что придумаем? Что найдем?

– Не знаю, что-нибудь обязательно найдем.

Через две недели его брат застрял в дымоходе и задохнулся, и их хозяин просто бросил его маленькое тело в грязном переулке. Джейкоб понял, что единственное, что ждет таких, как они, – это страдание, боль и смерть. Чувствуя ярость, которую он не испытывал никогда прежде, мальчик проследил за хозяином до карточного притона и в темный, предрассветный час убил его пылью – душил до тех пор, пока его глаза не вывалились из глазниц. На тот момент ему было десять лет.

После этого он какое-то время жил один, прячась ото всех, голодая и испытывая постоянный страх. Той же зимой его нашел Генри Бергаст – он как будто специально разыскивал этого мальчика всю свою жизнь. Они вместе проделали долгий путь через всю Европу по железной дороге, в дилижансе, пересекли серое, как грифельная доска, море и добрались до Карндейла с его белыми холодными залами.

Вот о чем думал Джейкоб, когда, оставив Коултона, прошел через раздвижную бумажную дверь в другую комнату. Воздух здесь тоже был горячим и неподвижным. На полу уже лежал расстеленный спальный коврик и необычная круглая жесткая подушка. Было слышно, как Коултон сморкается, тяжело кашляет, ходит по комнате. Джейкоб снял рубашку, расстегнул брюки, откинул с лица волосы. Быстро заснуть он и не надеялся.

Ночью ему снова приснилась странная женщина, задумчивая тень на грани сна и реальности.

– Ты вернулась, – как всегда медленно начал Джейкоб. – Кто… ты?

И услышал знакомый ответ:

– Разве мы не всё, что мы можем себе представить, Джейкоб?

Но на этот раз слова прозвучали быстро, как будто ей не хватало терпения. Она пошевелилась, погружаясь, как обычно, в окутывавшую ее тьму, но теперь от нее исходило тревожное беспокойство.

– У нас мало времени, – вдруг сказала она, отводя руки за спину.

Медленно, как будто находясь где-то далеко, Джейкоб закрыл глаза, потом снова открыл. Он попытался встряхнуть головой.

– Это… не сон. Я ведь не сплю, правда?

– Жаль, что времени нет. Я должна говорить прямо.

– Да…

– Ты особенный, Джейкоб, не такой, как все. Ты всегда это знал. Наступит день, когда ты покажешь миру свое величие, совершишь нечто грандиозное. Поможешь многим людям. И все начнется с Бертольта.

– Бертольта?

– Он страдает, даже теперь. Его дух страдает.

Джейкоб недоверчиво потер лицо.

– Но есть способ помочь ему. Только ты сможешь это сделать, только ты достаточно силен для этого. Его можно вернуть.

– Что ты имеешь в виду? – прошептал Джейкоб. – Как это «можно вернуть»?

– Смерть – всего лишь дверь. В Карндейле спрятан орсин – это ключ. Генри Бергаст держит дверь закрытой. Его глифик держит ее закрытой… но ты должен найти способ открыть ее…

Загадочная женщина немного помолчала.

– Я не то, что ты думаешь, Джейкоб. Помни об этом. Найдутся те, кто скажет, что я желаю тебе зла. Но ты знаешь, чувствуешь, что это не так.

– Постой. Если с помощью орсина открыть дверь, то мертвые пройдут через…

– Самая лучшая ложь всегда та, что строится на истине, Джейкоб. Генри Бергасту нельзя доверять. Он скажет тебе, что орсин может принести в мир разрушения. Но это не так. Я хочу помочь тебе. Помочь Бертольту. Но ты должен позволить мне.

Даже во сне его охватил ужас, он ощутил холодное и страшное предчувствие, как будто эти слова были угрозой, скрывали в себе какое-то зло. Но тут он проснулся.

Скрипели половицы и стены гостиницы. Он лежал на татами, обливаясь потом, прислушиваясь к темноте, к абсолютной тишине города. Сердце отчаянно колотилось в груди. Джейкоб облизал губы, ощущая, как улетучивается сон. И открыл глаза.

В углу комнаты стояла излучающая злобу женщина, невероятно высокая и кривая, как протянувшаяся по потолку тень, лицо ее было окутано темнотой.

– ДЖЕЙКОБ! – взревела она с дикой яростью.

Джейкоб закричал и зашарил руками в поисках какого-нибудь оружия, чего угодно, но рядом ничего не оказалось, а когда он оглянулся, женщина исчезла.

Он был один.

Фрэнк Коултон знал, каково поражение на вкус, и знал, каково быть человеком, мнением которого интересуются в последнюю очередь. Ему было тридцать четыре года, и он находился не в самой лучшей физической форме; по утрам легкие его ныли от вечного курения, а по ночам у него сводило спину – от всего остального. Он лысел, рискуя через несколько лет остаться совсем без волос. Зато он отпускал бакенбарды, делавшие его похожим на мясника, и имел такие толстые и пухлые от ударов кулаки, что могло показаться,