— Пособите, ребята, ты и ты, воды надо набрать.

Он кивнул на ручеек, протекавший неподалеку. «Ты и ты» — Яков и тот самый молоденький морпех, что прибегал вестовым к зенитчикам — взяли по паре канистр, больших, двадцатилитровых, спустились с дорожной насыпи туда, где ручеек нырял в большую бетонную трубу, чтобы вынырнуть на другой стороне дороги.

— Для раненых вода? — запоздало спросил Яков. — Тогда не стоит здесь набирать, ручей не родниковый, из болота вытекает.

А сам подумал, что день был жаркий, и во фляге, набранной у колодца в рыбхозе, плещется уже на самом донышке. Этак скоро и болотная водичка за счастье покажется, и хорошо, если найдется время и возможность ее вскипятить.

— Не раненым, — сказал шофер. — Радиатор, понимаешь, осколком цепануло, вода сочит, доливаю.

Ручеек был мелкий, приходилось класть канистры на бок, прижимать ко дну, дожидаться, пока заполнятся. Этим занимались Яков и морпех, присев на корточки у самой воды, а шофер принимал готовые емкости, закупоривал и по одной уносил наверх.

— Первый раз в бою побывал? — спросил морпех.

— Угу. На земле впервые.

— Страшно было? Я, как по нам самоходки лупить начали, так думал, в штаны наложу. Но обошлось как-то...

Яков хотел сказать, что по их позиции стреляли гораздо меньше, и оснований опасаться за чистоту исподнего не было... Но тут же вспомнил, что думал и чувствовал, когда в спину прилетел ком земли, — и понял, что сейчас соврет. Ответил иначе, коротко, одним словом:

— Страшно.

— Потом отпустило маленько, — продолжил делиться воспоминаниями морпех. — А по второму разу проняло, когда мертвых наших хоронили. Со мной рядом в соседней ячейке Пашка Бородин лежал, тезка мой... меня Павел зовут, кстати.

— Яков.

Две мокрых ладони сошлись в рукопожатии.

— Так вот, ячейку ту, где Бородин, я откопал. А потом он говорит: давай, мол, поменяемся, камень у него в ячейке сбоку торчал, валун здоровый, не убрать. И стрелять мешал. А я левша, мне сподручно оказалось... Вот и поменялись. И его в моей ячейке снарядом накрыло. Гляжу потом, а он лежит, лица нет, месиво красное, мозги наружу, кишки наружу... Там и присыпали, трогать не стали. Ох, и хреново же мне было. Понимал, что это я там лежать должен, что камень этот жизнь мне спас. Ну, и леворукость тоже. Сколько за нее в школе пеняли, переучивали, а вот пригодилась...

Последняя канистра заполнилась, они поднялись по откосу. Вскоре полуторка укатила вместе с капитаном и ранеными. Яков отстраненно подумал, что здесь, у шоссе, будет их последний рубеж обороны. Последний — потому что обороняться нечем. Зенитка свое отстреляла, «Максим» поврежден и оставлен на позиции, к минометам нет мин. Да и винтовочных патронов осталось с гулькин нос, у него, например, две обоймы в подсумке, плюс три патрона в винтовке, итого тринадцать, нехорошее число для тех, кто суеверный. Яков в приметы, сглаз, порчу и нехорошие числа не верил, но понимал: с таким боекомплектом долго не повоюешь...

Однако приказ занять оборону не прозвучал. Построились и пошагали куда-то — совсем как утром, только колонна теперь изрядно уменьшилась.

— Куда идем-то? Сколько еще шагать, третий ведь час топаем... — жалобно произнес Федоркин, прихрамывавший все сильнее.

Шоссе они покинули почти сразу, свернув на какую-то второстепенную дорогу, тянувшуюся через лес. И шагали по ней действительно долго — день, казавшийся бесконечным, всё-таки заканчивался, солнце исчезло за деревьями, дорога тонула в густой тени. Хотелось есть. Хотелось дать отдых натруженным ногам. Хотелось — прав Федоркин, хоть и нытик, конечно, — хоть куда-то наконец дойти.

— Куда приказано, туда и идем, — мрачно произнес Гонтарь. — Как дойдем, так увидишь. А прикажут, так и дальше... Тихо! Воздух!

Тотчас же спереди, от головы колонны, донеслась громкая команда:

— Сойти с дороги! Рассредоточиться! Залечь!

Все бросились врассыпную, словно стайка мальков от хищной щуки. Яков подходящих кустов поблизости не увидел, а счет шел на секунды. Он вломился в заросли сныти — высокой, покачивавшей зонтиками соцветий почти на уровне человеческого роста. Рухнул на землю, ломая хрупкие трубчатые стебли. Прижался поплотнее, гадая: успел или нет пилот заметить колонну?

Это была третья за сегодня встреча с вражеской авиацией (если считать за первую достаточно безобидный «Потэ», круживший над гороховым полем). Во второй раз падали с неба уже не листовки — «мессер» трижды пролетел над придорожными кустами, поливая пушечно-пулеметным огнем рассыпавшихся, затаившихся морпехов и зенитчиков. Пилот их не видел, стрелял вслепую, и это была лотерея: удастся или нет разминуться со смертью, буравящей ветви и листья? Трое вытянули в той лотерее несчастливые билеты — одного из курсантов убило наповал, двоих морпехов пришлось нести на импровизированных носилках из плащ-палаток. Сейчас несут уже одного, второй после часа пути остался под малозаметным холмиком у дороги.

И вот теперь снова... Или вернулся всё тот же пилот, пополнив боекомплект? Тогда вниз могут полететь и бомбы, некоторые модификации Ме-109 приспособлены для бомбометания.

Шум самолетного двигателя звучал все громче. Сейчас начнется... Или не начнется, если сгустившиеся тени всё же скрыли от немецких глаз колонну.

— Отбой воздушной тревоги! — прокричал откуда-то слева Гонтарь, перекрывая несшийся сверху звук. — Наши! Не вставайте пока, как бы за немцев не приняли!

Яков с облегчением перевернулся на спину, успел проводить взглядом звено «ишачков» с красными звездами на крыльях.

— Я уж думал, Яш, не осталось у нас авиации, отлетались... — сказал Гонтарь, когда рассыпавшиеся по кустам бойцы возвращались на дорогу. — Ан нет, живы сталинские соколы, воюют.

Яков промолчал, не стал отвечать. Скользкая тема, под пораженческие разговоры подвести ее легче легкого. Батальонный особист морпехов, конечно, остался на Гогланде, но хоть парочка стукачей у него в роте непременно была.

— А ты заметил, как летели? — продолжил Гонтарь. — Низко, чуть не ползком, чуть не крыльями за сосны цепляясь. Берегутся, нынче немцы в небе банкуют.

— Да, летели низко, — обтекаемо сказал Яков