— Ты же не куришь?

— Хочу попробовать... Говорят, затянешься, и есть не так хочется. Кишки с голодухи уже в узел свернулись.

Разумеется, пачечка махорки у запасливого Гонтаря нашлась. А вот курительной бумаги не было, и у Якова тоже, — но он вспомнил про письмо к матери, так и не отправленное. И на первом же привале аккуратно оторвал от него чистую часть листа, сладил огромную неуклюжую «козью ножку».

Тлела «Крупка №2» с отвратительной вонью, дым порождал во рту мерзкий вкус и избыток горькой слюны. Чувство голода и в самом деле отступило под напором желания немедленно стошнить, — но Яков решил, что этот способ не для него. Загасил и выкинул недокуренную самокрутку.

Привал отчего-то затянулся. Перекурили, передохнули, перекурили еще, — а команды выступать все не было. Хотя, по разумению Якова, стоило использовать недолгое оставшееся светлое время, а не шагать потом в темноте. Он поделился сомнениями с Гонтарем, и тот ответил:

— Да мы уже дошли вообще-то.

— Куда?!

— А тут рядом (Гонтарь махнул рукой куда-то в сторону юго-востока) переезд через узкоколейку, за ним перекресток. Приказано прибыть туда в распоряжение майора Брюквина, он там оборону на новом рубеже выстраивает.

— Так отчего не идем, в лесу засели?

— У нас с утра был уже приказ прибыть на станцию Кохтла. А там немцы. Вот Нестеренко и выслал разведчиков, проверить, все ли в порядке. И что-то они не возвращаются. Неспроста, чует моя задница. Как бы там заместо Брюквина какой-нибудь фон Брюкман не оказался.

Чутье у задницы взводного оказалось незаурядное. Чуть погодя Нестеренко выстроил роту на лесной полянке.

— Товарищи краснофлотцы! — начал он, как на митинге, но сообразил, что взял не совсем верный тон, и продолжил уже попроще. — У нас, парни, был приказ присоединиться к нашим частям, держащим оборону по узкоколейке Выйса-Силламяэ. Но там сейчас немцы. Куда отошли наши, неизвестно. Другого приказа нет, и рации, чтобы его получить, нет. Поэтому принимаю решение: будем пробиваться к Таллину. У Балтфлота сейчас одна задача: отстоять Таллин, свою главную базу. И мы нужны там. Двигаться будем, держась поближе к побережью залива. Возможно, немцы туда еще не дошли. А если дошли — двинемся без дороги, скрытно, лесом. Вопросы есть?

Единственный вопрос на деле оказался не вопросом, а просьбой.

— Передохнуть бы, товарищ лейтенант, поесть, поспать... На ногах едва стоим.

— Потерп<И>те. На ночлег под носом у немцев устраиваться нельзя. Отойдем на несколько километров, пока светло, и встанем лагерем.

И они снова начали мерить шагами версты дороги, по которой только что шли, теперь в обратном направлении. Хотелось выть от такой жизненной несправедливости. А Федоркин и в самом деле взвыл, без фигур речи, — при каждом шаге издавал еле слышный скулящий звук.

Отойти на несколько километров не удалось. Даже одного не отшагали. Послышался звук моторов, на сей раз не с неба, с земли, — навстречу им кто-то ехал. Скорее всего, то была отступающая советская часть, не знающая, что путь впереди перекрыт. Однако Нестеренко не стал рисковать, убрал колонну с дороги. И оказался совершенно прав — из-за поворота вывернул хорошо знакомый полугусеничный бронетранспортер с немецким крестом на борту. Судя по звукам, в отдалении за ним следовали еще какие-то машины, но на глаза пока не показывались.

А самое плохое случилось чуть позже.

Бронетранспортер повел себя странно: остановился посреди дороги и замер. Не пытался развернуться, или высадить десант, и никто не вылез наружу, чтобы осмотреть и исправить поломку, если таковая случилась. Боевая машина просто стояла, и всё. Причем интересно стояла — как раз посередине ровного участка дороги между двумя поворотами — и могла открыть огонь по любому, кто попытается пересечь дорогу на этом участке.

Двигатели остальных машин смолкли. Вполне возможно, что другие бронетранспортеры заняли аналогичные позиции.

— Они знают, что мы здесь, — негромко произнес Гонтарь с полнейшей убежденностью.

— Откуда? — так же негромко удивился Яков.

— От верблюда. Секрет у них в лесу был.

— Какой? От кого?

— Тьфу... Ну, в смысле, дозор скрытно стоял. Засекли нас и доложили. Сейчас прочесывать лес начнут, гнать нас к узкоколейке. А другие там встречать станут. Облава, понимаешь? А мы заместо волков, значит.

Гонтарь говорил спокойно, даже несколько равнодушно, словно давным-давно предвидел такое развитие событий, и оно его сейчас не расстраивает и не пугает.

Нестеренко, очевидно, пришел к тем же выводам, что и взводный. Без громких команд, по цепочке бойцов пришел новый приказ — и рота быстро, переходя на бег, двинулась прочь от дороги, пытаясь ускользнуть из сужающегося зазора между молотом и наковальней.

Удивительное дело: только что ноги бурно протестовали даже против ходьбы, а уж мысль о том, чтобы куда-то бежать, вызвала бы лишь кривую усмешку у истомленных бойцов. А сейчас бежали, и весьма-таки бодро.

Разобранные на части минометы бросили, даже не припрятав, не замаскировав, — бесполезный и лишний вес, жизни людей дороже. А вот где раненый... Яков понял, что нигде не видит морпеха с раздробленной ногой, которого они, сменяясь, тащили на плащ-палатке. Неужели и его Нестеренко приказал оставить? Нет, нельзя так, не по-людски. Каждый должен знать, что его, случись что, будут вытаскивать до последнего. Наверное, и этот скончался, Яков просто не заметил...

И все же он прибавил ходу, хоть и казалось это невозможным, — хотел догнать знакомого морпеха Пашу, бежавшего где-то впереди, хотел спросить того о раненом... Не успел. Рота продралась сквозь низкорослый, в полтора человеческих роста, но густой березняк, выросший на месте сгоревшего леса. Выскочила на протяженную гриву, поросшую очень редко стоявшими мачтовыми соснами, — и тут же угодила под фланговый пулеметный огонь.

«Волчья облава» оказалась организована сложнее, чем представлялось старшине Игнату Гонтарю. Шарахнувшись от загонщиков и избегая линию флажков (проще говоря, узкоколейку), «волки» выскочили из чащи как раз там, где их поджидали. Выбежали прямиком на стрелков.