И вот теперь, когда им стало тепло, уютно, а в душах воцарился покой, хотя их и будоражила мысль, что они втянуты в вихрь незаурядного приключения, княжна сумела убедить Лаэль рассказать ей о себе; бесхитростность девушки показалась ей очаровательной, тем более что дополнялась исключительной остротой ума. Так оно часто бывает, когда основательное образование совсем не подкреплено жизненным опытом. Для спрашивающей любопытнее всего оказалось то, что она за один день открыла для себя двух таких замечательных людей и с обоими оказалась в очень необычных отношениях. А поскольку женщинам свойственно отыскивать сходство между заинтересовавшими их людьми, княжна была поражена тем, сколько общего оказалось у Сергия и Лаэль. Оба были молоды, хороши собой, обладали обширными познаниями — и при этом выказывали редкостную неискушенность. Выражаясь на языческий манер, что имела в виду, сведя их вместе, судьба? Княжна решила для себя, что станет наблюдать за развитием событий.

Когда по ходу повествования Лаэль заговорила об индийском князе, Ирину глубоко поразила окружавшая его тайна. Повествовательница и сама знала далеко не все, а потому рассказ ее мог разве что раздразнить любопытство. Кто он такой? Где находится Чипанго? Он богат, образован, сведущ во всех науках, говорит на всех языках — он посещал самые разные земли, даже необитаемые острова. Да, внешность его казалась весьма заурядной: увидев его впервые, Ирина почти не обратила на него внимания; запомнились ей разве что глаза да бархатная накидка. Она мысленно дала себе слово изучить князя повнимательнее, но тут из-за портьеры появился евнух, шагнул вперед и, отвесив княжне полупоклон, произнес:

— Мой повелитель не хочет, чтобы гостьи ощущали себя брошенными. Он помнит о том, что родственнице августейшего императора Константина нечем скрасить течение времени и это, вероятно, ее гнетет. Он смиренно просит ее принять его сочувствие, меня же он прислал сообщить, что сегодня днем в замок прибыл знаменитый сказитель, направляющийся ко двору султана в Адрианополе. Доставит ли княжне удовольствие послушать его?

— Какими языками он владеет? — осведомилась княжна.

— Арабским, турецким, греческим, еврейским и латынью, — прозвучал ответ.

— Какой мудрый человек!

Ирина посоветовалась с Лаэль и, решив развлечь девушку, приняла предложение, заодно попросив передать коменданту их благодарность.

— Приготовьте чадры, — напомнил евнух, пятясь к двери. — Сказитель — мужчина, и он явится прямо сейчас.

Ввели сказителя. Он медленным шагом приблизился к дивану, на котором сидели его слушательницы, — он знал, что за ним пристально наблюдают.

Караваны приходили в Константинополь едва ли не каждый день. Колокольчик на шее у осла, который вел длинную вереницу груженых верблюдов по узким улицам, можно было услышать всякий час, а шейх, возглавлявший такой караван, как правило, был арабом. Соответственно, княжна видела многих сынов пустыни и успела изучить особенности их облика, однако ни разу еще ей не доводилось видеть столь благородного представителя этой расы. Он подходил тем шагом, каким нынче ходят по сцене актеры, она видела его красные туфли, белую рубаху, спадавшую до лодыжек и перетянутую поясом, так что на груди образовался просторный карман, за плечами — плащ в красно-белую полоску. Княжна обратила внимание и на добротность тканей: рубаха была из тончайшей ангорской шерсти, плащ — из верблюжьего волоса, переливчатый и мягкий, как бархат. У пояса она заметила пустые ножны для ятагана, богато инкрустированные бриллиантами. Голову сказителя покрывал платок из шелково-хлопковой ткани, с кистями, в мелкую красную и желтую полоску, его удерживал обычный шнур; впрочем, все это княжна заметила лишь между делом, ибо сам вошедший приковал все ее внимание — рослый, величавый, царственный; она вглядывалась ему в лицо, не сознавая, что собственное ее лицо не прикрыто.

Черты его были правильными, кожа — обветренной до цвета красноватой бронзы, борода негустой, нос острым, щеки впалыми, глаза, хотя затененные бровями и платком, блестели, точно бусины из отполированного черного янтаря. Руки он сложил на груди, как это принято у восточных слуг в присутствии особ много выше их по рангу; приветствие его было исполнено безусловной почтительности, однако, когда он поднялся и встретился взглядом с княжной, глаза его задержались на ней, засветились — и он в тот же миг отбросил или позабыл свою смиренность, став даже величественнее эмира, владеющего тысячей шатров по десяти копий в каждом и по десятку верблюдов на каждое копье. Некоторое время княжна выдерживала его взгляд — ей померещилось, что она уже видела это лицо, но где, вспомнить не удавалось; когда же она поняла, что блеск глаз делается все острее, то испытала то же, что испытала под взглядом коменданта. Неужели это он? Нет, сейчас перед ней стоял человек зрелого возраста. Да и зачем коменданту такой маскарад? Впрочем, итог был тем же, что и на причале: княжна опустила покрывало на лицо. Тогда к сказителю вновь вернулось смирение, и он заговорил, потупив глаза и не разжимая рук.

— Сей преданный слуга, — он указал на евнуха, — мой друг… — евнух скрестил руки и принял позу благодарного слушателя, — поведал мне от лица своего повелителя — да ниспошлет Всеблагой и Всемилостивый опору этому благородному человеку здесь и его душе в лучшем мире! — что родственница императора, чья столица — это звезда мира, а сам он — несравненное светило, укрылась в его замке от бури и теперь, будучи его гостьей, тоскует от недостатка развлечений. Не расскажу ли я ей историю? Я знаю множество притч, историй и легенд, созданных самыми разными народами, но — увы, о княжна! — все они незамысловаты и могут позабавить бедуинов и бедуинок, заточенных у себя в пустыне, ибо воображение их по-детски податливо. Я опасаюсь, что у тебя они вызовут смех. Однако я явился, и как ночная птица поет после восхода луны, лишь потому, что луна прекрасна и ее должно приветствовать, так и я полностью тебе покорен. Отдавай распоряжения.

Он говорил по-гречески, в выговоре чувствовался едва различимый акцент; когда он умолк, княжна продолжала хранить молчание.

— Знаком ли тебе… — проговорила она наконец, — знаком ли тебе некий Хатим, прославленный среди арабов как воин и поэт?

Евнух понял ее намерение и улыбнулся. Вопрос о Хатиме был лишь вежливым способом получить сведения о его повелителе; она не только неуклонно обращала к нему мысли, но и желала узнать о нем побольше. Сказитель изменил свою смиренную позу и спросил с живостью человека, которому предлагают поговорить на любимую тему:

— Благородная госпожа, ведомо ли тебе, что такое пустыня?

— Я там никогда не бывала, — отвечала княжна.

— В ней нет красоты, но она хранит многие тайны, — продолжал он, воодушевляясь. — Когда тот, кому ты поклоняешься едино и как Богу, и как Сыну Божьему — противопоставление, слишком сложное для нашей простой веры, — приуготовлялся к тому, чтобы явить себя людям, он на некоторое время удалился в пустыню. Так же и наш Пророк на самой заре своих дней направил стопы свои к Хиве, голой, мрачной, безводной скале. Зачем, о княжна, если не для того, чтобы очиститься, и не потому ли, что именно там повелел поселиться ему Бог — в безжизненном месте, где он мог в нерушимом одиночестве взлелеять в себе все самые лучшие помыслы? Учитывая это, сможешь ли ты принять мои слова о том, что сыны пустыни — благороднейшие из всех людей?