— Кроме того, пусть и моих друзей, — она указала на индийского князя и послушника, — равно как и гребцов, включат в условия нашего договора.

И на это воспоследовало согласие; засим княжна поднялась и протянула Сергию руку, чтобы он помог ей сойти на берег. Вслед за нею сошла и Лаэль. А затем, усевшись на носилки, обе последовали в замок — за ними пешком шли послушник и князь.

Читатель, скорее всего, отнесет это обстоятельство на счет традиции правоверных, которая запрещает мужчинам лишний раз смотреть на женщин, однако, когда процессия приблизилась к замку, сразу стало понятно, с какой предусмотрительностью комендант отнесся к приему своих гостий. Им не встретилось ни единого мужчины, за исключением часового на стене у ворот — да и тот стоял, отвернувшись, дабы не видеть их на подходе.

— А где всадники, о которых вы говорили? Где гарнизон? — обратился Сергий к князю.

Тот пожал плечами и ответил:

— Скоро вернутся.

Новое доказательство предусмотрительности предстало им, когда носилки опустили на пол в широком, вымощенном камнем коридоре, непосредственно за входной дверью. Там их ждал один-единственный мужчина — столь же высокий ростом, как и послушник, но неестественно тонкий станом; ноги его своей худобой напоминали ноги тряпичной куклы, а тело, хоть и облаченное в бурнус с великолепной вышивкой, в наши дни навело бы на мысль о тех скелетах, которые хирурги держат у себя в кабинетах в качестве мебели. Был он черен, точно неосвещенный угол подвала, и безбород. Индийский князь тут же признал в нем человека, непременного в любом восточном гареме, и приготовился повиноваться ему беспрекословно: изобилие узоров на его бурнусе подтверждало, что вновь прибывший вельможа званием превосходит коменданта.

«Это кисляр-ага важной особы», — подумал он про себя.

Евнух, явно привычный к исполнению таких обязанностей, проследил, чтобы носилки поставили, как должно, а потом, опустив острие ярко блестевшего кривого меча на пол, произнес голосом даже более тонким, чем обычный женский тембр:

— Я провожу женщин и обеспечу им охрану. Никто не посмеет следовать за ними.

На это князь ответил:

— Благодарствую; им утешительно будет, если их не будут разлучать.

Голос его звучал почтительно. Негр откликнулся:

— Это крепость, не дворец. Для них обеих имеется лишь одна комната.

— А если я пожелаю переговорить с ними или они — со мной?

— Бисмилла! — отвечал евнух. — Они не пленницы. Я передам им любые твои слова, а тебе — их.

После этого княжна и Лаэль сошли с носилок и последовали за провожатым. Сразу после этого в замке явно прозвучал приказ, с лязгом и грохотом начали отворяться двери, оттуда большими группами выскакивали воины. Князь вновь отметил про себя: «Такая дисциплина говорит о присутствии человека очень высокого ранга».

Надо сказать, что должность евнуха существовала отнюдь не у одних только язычников; с незапамятных времен имелись евнухи и при византийском дворе; Константин Драгаш, последний и, возможно, самый богобоязненный из всех греческих императоров, не только дозволял это, но и почитал. Имея это в виду, читатель не станет удивляться тому, что княжна Ирина согласилась на подобное сопровождение без трепета и даже без колебания. У нее наверняка не впервые был такой провожатый.

Миновав множество лестничных пролетов, евнух привел дам в ту часть замка, где имелись некоторые признаки обустройства: полы были подметены, двери завешены коврами, в воздухе витал легкий аромат благовоний, а для спасения обитателей, кем бы они ни были, от темноты с потолка и со стен свисали зажженные светильники. Остановившись перед портьерой, евнух отвел ее в сторону и произнес:

— Входите и чувствуйте себя как дома. На столе стоит колокольчик; на его звон я отзовусь.

Увидев, что Лаэль испуганно жмется к княжне, он добавил:

— Бояться не надо. Да будет вам ведомо, что мой повелитель еще в детстве услышал историю Хатима, арабского поэта и воина, и с тех пор твердо убежден, что гостеприимство — это добродетель, без которой благодати не достичь. Не забудьте про колокольчик.

Они шагнули внутрь и остались одни.

К их изумлению, выяснилось, что комната обставлена с немалым удобством. Нечто вроде люстры свешивалось с потолка, с многочисленными светильниками, которые можно было зажечь; под ней стоял круглый диван, вдоль стен тянулся другой, на каждом его углу горкой лежали подушки. Пол был устлан циновками, тут и там лежали цветистые ковры, обеспечивая тепло и радуя глаз. В глубоких оконных проемах стояли большие плоские сосуды, и хотя запах мускуса заглушал сладостный аромат цветущих в них роз, их лепестки придавали розовый оттенок довольно скудному дневному свету. Холодные шершавые стены были предусмотрительно завешаны шерстяными коврами, похожими на шпалеры.

Прежде всего они подошли к одному из окон и выглянули наружу. Мир внизу растворялся в струях отчаянно хлещущего дождя. По Босфору гуляли волны, увенчанные гребнями белой пены. Европейский берег полностью скрылся из виду. Порывы ветра со свистом и стоном обрушивались на замок; поняв, какой опасности избежала, княжна вспомнила слова индийского князя и, проникнувшись до глубины души благодарностью, повторила: «Вы здесь по воле Господа».

Эта мысль примирила ее с ситуацией, и вскорости лицо и воинственная фигура коменданта вновь явились ее воображению. Как он был хорош собой, как галантен, как молод! Вряд ли намного старше ее самой! С какой готовностью приняла она его приглашение! Эта мысль заставила ее зардеться.

От грезы, не лишенной очарования, — а значит, ей суждено вернуться вновь — княжну оторвала Лаэль: она принесла детский башмачок, который отыскала рядом с центральным диваном; разглядывая украшавший эту вещицу узор из цветного бисера, княжна догадалась, куда они попали.

Пусть замок этот и находился на самом дальнем рубеже исламского мира, пусть он был до отказа набит мужчинами и оружием, но коменданту дозволялось иметь собственный гарем, и сейчас они находились в своего рода общей женской комнате. Здесь в обычное время встречались жены коменданта — неведомо, насколько многочисленные, — которых пока изгнали в какое-то другое помещение, здесь они предавались тем немногим радостям, какие позволяла их участь.

Княжну вновь прервали. Шпалеру на одной из стен откинули в сторону, и две женщины внесли яства. Следом шла третья с небольшим столиком, украшенным турецкими узорами; его она поставила на пол. На столике расставили блюда, очень легкие и простые; затем вошла третья женщина с охапкой шарфов и шалей. Последняя оказалась гречанкой, и она пояснила, что ее повелитель, владелец замка, рад предоставить гостьям все возможные удобства. Позднее, вечером, их ждет более обстоятельная трапеза. Пока же ей поручено им прислуживать.

Гостьи, приободренные присутствием в замке других женщин, немного перекусили; после этого столик унесли, а прислужниц временно отослали. Завернувшись в шали, ибо они успели промокнуть под дождем, а в комнату сквозь незастекленные окна заползала сырость, дамы уселись на диван, огородившись для пущей надежности подушками.