— Если он и проклюнется, — качал головой Собачухин, — то только из-за страха перед бедовой девчонкой.

Великий специалист по разведению курногов вспоминал сколько ему самому понадобилось времени подобрать тепловой режим для крошечных питомцев, о которых написано множество книг, начиная с Брема с его классической «Жизнью ящеров» и заканчивая трудами современных натуралистов: Пескова, Акимушкина, Дроздова, Гржимека. И то, как оказалось, все эти труды пестрели удивительными неточностями. Следуй он, Собачухин, их описаниям, никаких курногов ему не видать, как собственных ушей.

Собачухин обложился специальной литературой, листал справочники и сравнивал иллюстрации с фотографией яйца, которую повесил над рабочим столом.

— Ни черта мы о них не знаем, — ругался он сквозь зубы. — Человечество живет бок о бок с ящерами с момента своего зарождения, а так и не смогло узнать о них побольше.

И когда яйцо наконец-то лопнуло, Олеська от восторга взвизгнула так, что Собачухин услышал крик у себя в лаборатории и немедленно решил — из яйца лезет аж целый ящероед. Они столкнулись в двери инкубатора — Собачухин с поленом и Олеська, держащая на вытянутых руках детеныша плечехода.

— Ну да, да, — потом говорил Собачухин, — именно это я предполагал. Плечеход, конечно же! Откуда в здешних заводях мог оказаться землетряс? Или травоглот? Это, товарищи, наука!

— Сначала он у Собачухина жил вместе с курногами, — продолжала Олеська, пока они шли к Ангаре. — Но рос так быстро, что пришлось отселить в заводь, пока всех курногов не передавил.

Перепрыгивая с плиты на плиту, они добрались до заводи, из-за густых тростников которых слышались возня и фырканье. Карик покосился на Олеську, ожидая, что она поступит как и в прошлый раз, но она зашла в воду по колено и похлопала ладонью по поверхности: раз-два, раз-два-три.

— Это у нас знак такой, — доверительно сказала Олеська через плечо. — Сейчас появится. Ты только не бойся.

— Я и не боюсь, — сказал Карик, но сердце у него стучало.

Рассказать Олеське про Зубастика он пока не захотел. Еще засмеет. Назовет вторым Собачухиным, над курногами которого потешается весь поселок. Жевун вон какой большой! А Зубастик? По колено. Да и то, выглядит, если честно, не очень. Худой, узкий. Нет в нем основательности Жевуна, который хоть и детеныш, но обещает вымахать в такого гиганта, на которого вообще не влезешь, не говоря уже прокатиться на нем по поселку. А ведь Олеська это делала! И забиралась, и каталась, управляя неповоротливым и неуклюжим Жевуном с помощью хитрых веревок, которые крепила к его голове и пасти, чем ящер, говоря по чести, был не слишком доволен и даже норовил плюнуть, пока не получал шлепок по губам.

— Вырастет, — утешал Петька Карика, когда они сидели на опушке леса и швыряли Зубастику шишки, а тот ловко хватал их на лету, громко клацая пастью. — Каждый ящур растет по-разному. Такие, как Жевун, быстро, такие, как Зубастик, медленно. Дай-ка только срок, будет тебе и белка, будет и свисток.

— Ты в Олеську втюрился, — вдруг ни с того, ни с сего ляпнул Карик. Скорее от расстройства и раздражения.

— Я?! — выпучил глаза Петька.

— Ага, ты. Я же видел, как ты за ней подглядываешь. Ну, когда она купается.

— Дуришь, — сплюнул Петька. — Я на машины смотрел, как они на строительстве работают.

— Ой, — прищурился Карик, — из тех кустов никаких машин и не видно.

— Видно, — упрямо сказал Петька.

Слово за слово, дело дошло до потасовки. И ходить бы Карику с фингалом, потому как Петька оказался невероятно ловким, а кулаки — железными, если бы не Зубастик, который в разгар драки вдруг страшно зашипел и вцепился в ногу Петьки. Не сильно, так, попугать, но царапины от зубов остались. Карику стало жалко Петьку, да и чего он к нему привязался с этой девчонкой?

— Уматывай, — сквозь зубы сказал Петька Карику, когда тот попытался помочь размазать по ранам сосновую смолу.

Карик потоптался немного, опасаясь, что Петька огреет вертевшегося рядом Зубастика палкой, чтобы не кусался, но мальчик встал и похромал в лес, в свой ящурный патруль.

На следующий день Петька не появился, но Карик и не вспомнил о нем. Он даже о Зубастике не вспомнил, так как Олеська, после долгих упрашиваний, все же разрешила ему покататься на Жевуне.

Поначалу было страшно. Даже очень страшно. Когда с помощью Олеськи он взобрался на спину ящера, ему показалось, что тут же сверзится. Карик вцепился в веревки, а Олеська ловко взлетела вслед за ним, не садясь сделала несколько шажков по длинной шее Жевуна, развернулась на кончиках пальцев, и так же вернулась к сидящему Карику. Она походила на балерину. Или гимнастку на бревне.

Воображала, подумал Карик.

— Цоб-цобэ! — крикнула Олеська, хлопнула ладошкой по шее ящера.

— Гуу, — ответил Жевун и неторопливо тронулся, словно машина, постепенно набирая ход.

Поселок как на ладони — ряды палаток и деревянных зданий, засыпанная щебнем дорога, по которой двигались грузовики и машины с торчащими из кузова дулами, выпускающими облака дыма в сторону леса, — энтомологические экспедиции, уничтожающие гнус. А если смотреть в сторону Ангары, виднелся частокол подъемных кранов, вставала высоченная стена ГЭС, а еще дальше — поднималась решетчатая ферма погодной станции, к которой через тайгу вела просека. Стройка кипела, стройка бурлила. И удивительно, но только сейчас, со спины Жевуна, Карик вдруг понял, насколько она гигантская. И поселок — лишь небольшой клочок передового поселения советских людей на далеком и почти неизведанном юге Сибири.

— Вот там — Падун, — махала рукой Олеська, — вон там Низы, только ты туда один не ходи, там мальчишки злые, обязательно наваляют, а во-о-н пристань. И струнную дорогу сюда обещают протянуть от Тайшета. Вон водоход идет. А там погодная установка, представляешь, как от нее холодно будет? А вон… а вон…

Карик вертел головой, пытаясь успевать за вездесущим указательным пальцем Олеськи, и страх исчез. И место его заняла неописуемая радость. Радость от всего: лета, каникул, Братска, Олеськи, Жевуна, Зубастика, и даже Петьки, который все еще дуется на него и играет сам с собой в ящурный патруль, обходя Периметр.

И когда они уже почти ночью вернулись домой, Карик долго не мог заснуть, а когда все-таки заснул, ему приснилось как отважные революционеры штурмуют неприступный Зимний дворец под канонаду могучего крейсера «Авроры», главным калибром бьющего по царской цитадели, а огромные спинороги мощными хвостами ударяют по толстым и высоченным стенам дворца, пока те не рушатся, и в проломы устремляются отряды большевиков, и вместе с ними бежит, стреляя из ружья, Карик, ничуть не боясь революционных ящеров.

— Почему сразу не показал?! — Олеська даже ногой притопнула. — Почему?!

— Я не думал… не думал, что это важно, — промямлил Карик. — Откуда я знал? Мало ли какие он записки пишет? Это же игра в его дурацкий патруль…