Гарет в темных очках оперся о край стола. Его окружали поклонницы, фанаты и музыканты группы. В одной руке он держал банку с пивом, другой обнимал смотревшую на него с обожанием Зою. В люминесцентном свете ламп я заметил, что из-под грима у него пробиваются струйки пота. Он был возбужден, на взводе от только что закончившегося представления, но в его манере и жестах чувствовалось действие амфетамина.

— Оливер! Оливер! Не могу поверить, что ты здесь! — воскликнул он, увидев меня. — Тебя с бородой не узнать. Все быстро познакомьтесь с моим братом, только что приехавшим из страны фараонов, — пригласил он окружающих.

Поклонницы и фанаты повернулись ко мне, но, разочарованные моей заурядностью, снова занялись напитками и разговорами. Гарет пробрался ко мне сквозь толпу, снял очки и обнял. А я, оказавшись в его объятиях, потрясенный, застыл.

— Тебе понравилось посвящение? — От него пахло сигаретами и лосьоном после бритья «Олд спайс».

— Очень трогательно.

— Мне очень жаль Изабеллу.

Досадуя на свойственную мужчинам нашей семьи стеснительность, я отстранился.

— Это было ужасно. — Несмотря на все старания, мой голос дрогнул.

— Теперь ты дома. Рад тебя видеть.

Я поспешил переменить тему. Мне казалось невыносимым говорить об Изабелле. Только не теперь и не с Гаретом.

— Ты был великолепен. Мне не верилось, что ты мой брат.

— Слышали? Оливер говорит, что мы были великолепны! — крикнул Гарет собравшимся. — А ведь он из чертовых тори.

Все бессмысленно заулыбались и без слов закивали.

— Я не из чертовых тори, — смущенно пробормотал я.

— Может, и не из тори. Все равно капиталист. Какая, к дьяволу, разница? — Он резко повернулся к остальным. — Убирайтесь! Все до единого!

На него уставились, не понимая, шутит он или серьезно.

— Живо! — В воздух полетел плевок.

Через минуту в комнате никого не осталось. Гарет, ухмыляясь, снова повернулся ко мне.

— Вот она, власть избранных. Бараны, все до единого бараны. — Он вынул из заднего кармана тесных кожаных брюк помятую пачку, закурил сломанную сигарету и глубоко затянулся. — Пропади все пропадом, как же нехорошо. Без Изабеллы ты ничто. Она была твоим вдохновляющим началом, женской сутью. С ней даже твои копания в грязи приобретали романтический смысл.

Язык, на котором говорил брат, немилосердно мотало между вычурным стилем Оскара Уайльда и современным сленгом. Казалось, его личность мечется, изо всех сил пытаясь найти свое место в жизни, но пока никак не может обрести прочной основы.

— Ключевое слово «геофизик». И не грязь, а нефть. — Я посмотрел Гарету в глаза, стараясь оценить размер зрачков. — Ты под кайфом? Неужели не понимаешь, как мы все за тебя переживаем? — Я заговорил, как в детстве, с северным акцентом на языке моей семьи.

Гарет оттолкнул меня и надел очки.

— Не надо ля-ля. Ты месяцами пропадаешь, а папуля пилит каждую неделю.

— Когда ты опять развязал? Мне казалось, мы с тобой об этом говорили…

— Изабелла со мной говорила. А тебе до этой минуты не было никакого дела. Ты ее привез? — внезапно спросил он.

— Что? — растерялся я.

— Ну, там, прах или как еще…

Я посмотрел на брата. Амфетамин превратил его в безумца.

— Изабеллу похоронили по католическому обряду. Так пожелали ее родные.

— Жаль. Могли бы устроить собственную мессу. Развеять пепел над вересковой пустошью или сообразили бы что-нибудь еще. Я бы спел. Изабелла любила слушать, как я пою.

— Господи, что ты говоришь!

Я собрался уйти, но Гарет положил мне руку на плечо.

— Послушай, мне очень жаль. Представляю, какой это для тебя удар. Я бы не пережил. Вы двое представляли собой симбиоз — как молчание и песня.

На секунду словно приоткрылось окно в душу человека, каким Гарет мог бы стать. Редко я слышал, чтобы брат говорил так искренне. И я решил рискнуть.

— Гарет, ты же рисовал для Изабеллы астрариум…

Его манера мгновенно изменилась — он будто протрезвел. Подошел к двери и, убедившись, что за ней никого нет, закрыл на ключ.

— Пойдем вечером со мной. В наше обиталище. Нам необходимо поговорить.

Спальня Гарета располагалась на верхнем этаже. Стены комнаты были выкрашены в черный цвет, на синем потолке сияли светящиеся переводные картинки — изображения звезд и планет мифической галактики, нисколько не напоминающей Млечный Путь или какое-нибудь иное скопление небесных тел. Брат лежал на полу, на матрасе, а рядом разлеглись Зоя и несколько его приятелей — барабанщик, Филипп и парочка пьяных вышибал. Я сел возле Гарета, прислонившись спиной к холодной стене, с раздражением обнаружив, что он никогда не бывает совершенно один.

Брат выключил свет, демонстрируя свой астрономический шедевр, и все с благоговением залюбовались зеленоватым сиянием.

— Скажу вам вот что: под гашиш это будет лучше Сикстинской капеллы, — пробормотал Филипп, скрючившись на большой подушке.

— А если под ЛСД? — Вдребезги пьяный барабанщик перевернулся на спину.

— Да уж, — тоненьким голоском подтвердила Зоя.

— Гарет, — прошипел я, — мне казалось, ты хотел поговорить со мной наедине.

— Мы одни.

— Черта с два.

— В экзистенциалистском смысле слова.

— Вот именно. Я ухожу.

Я попытался подняться на ноги, но брат схватил меня за руку.

— Извини. Через минуту у нас будет возможность поговорить. — Он притянул меня к себе, его дыхание отдавало пивом. — Как она умерла? Она нашла астрариум? Это случилось именно тогда?

Я молчал; мозг провалился куда-то в темноту. Я понятия не имел, что Гарет в курсе, что Изабелла искала под водой в Александрии астрариум.

— Да, она утонула, когда искала его, — наконец ответил я.

Я не собирался признаваться брату, что мы его нашли. Не то чтобы я ему не доверял — не хотел подвергать опасности. Мне была невыносима мысль, что его может постигнуть та же участь, что Барри. Не исключено, что я поставил под угрозу его жизнь уже тем, что пришел к нему в дом. Меня не покидало ощущение, что за мной тащился «хвост», и если, не дай Бог, Гарета припрут к стенке и начнут задавать вопросы, лучше, чтобы он ничего не знал.

— Пошли со мной. — Брат потянул меня к двери, и мы принялись перешагивать через вытянутые ноги и раскинутые руки, вызвав хор голосов, что-то бубнящих нам вслед. Гарет привел меня в маленькую комнатку, оклеенную упаковками из-под яиц. Ее освещала единственная голая лампочка. У стены стоял старый стол с микшерным пультом. Напротив — книжный шкаф. Я заметил на полке «Одно лето в аду» Артюра Рембо, «Волхва» Фаулза, «Способы видеть» Джона Бергера — обычное чтение двадцатидвухлетнего студента-искусствоведа.