в потолок, а потом заснула. Сквозь сон, я слышала, как разговаривают санитарки, убирающиеся в палате.

— Жалко ее, — говорила одна, ее голос молодой и неопытный.

— А чего ее жалеть-то? — слышался голос второй, более взрослый и более грубый, — Президента загубила …. Говорят, что она специально не вызвала скорую, представляешь…

— Да ну, зачем ей это делать? Она же любила его ….

— Ой, не любила она его! Такие любить не умеют! Это ее Бог наказал, за то, что сгубила хорошего человека ….

Тут я не выдержала и вскрикнула:

— Пошли вон отсюда! — мне захотелось, что-нибудь швырнуть в них, но жаль, ничего под рукой не оказалось, — Пошли вон!

— Ненормальная, — испугалась, та, что была старше. Не дожидаясь, пока на мои вопли прибежит врач, они поспешно унесли из палаты пятые точки.

— Пошли вон, — я заплакала от отчаяния, ведь теперь я не больше беспомощного ребенка, только и могу, что кричать и бить руками по койки. Не знаю, что было в той капельнице, которую подсоединили тонкой трубочкой к руке, но мне постоянно хотелось спать. Правда воспоминания о прошлом, не дали сомкнуть век.

Воспоминания шли из далекого детства, как я была маленькой, как Глеб пускал бабочек из рукава, словно волшебник — это были приятные воспоминания, которые сменились на жуткие, как Глеб душил психолога платком. А ведь я даже не знаю, что потом с ней стало, может быть, она, как и Бегелев, сошла с ума. Потом в сознании всплыла та девочка, с которой я училась в первом классе. Как же ее звали, уже не помню. Которая, зачем-то, начала приставать ко мне с подружками, дергая за волосы и пиная ногами. Та самая, которая стала обладательницей счастливого кирпича на своей голове. Вспомнилось абсолютно всё и все: Софья с криками, что больше не желает жить, она так и осталась в моей памяти глупой девчонкой. Все, кого когда-либо я знала, они все пришли в мою голову, чтобы свести меня с ума.

Ночь длилась мучительно долго, очень хотелось спать, но и сон не приходил. За стенкой почти всю ночь кто-то стонал. Хотя я не могла сказать на сто процентов, что слышу именно стон, возможно, так шутит мое подсознание, или Глеб шутит с моим подсознанием.

========== Глава VII ==========

Наутро приехала Милана. На ее лице читалось жалость. Сразу было понятно, что видок у меня ужасный. И мне становилось от этого еще противнее. Она принесла фруктов и шоколад, что-то еще. Поинтересовалась, может, нужно что-то еще, я ответила, что нет и тут же начала расспрашивать о Павлуше. Но в ответ, она лишь помотала головой, будто ни понимала, о чем это я. Она побыла еще немного и пообещала приехать через день.

После ее ухода пришел врач. Он, как и прежде изучал какие-то бумаги, спрашивал, как я себя чувствую, и я вновь отвечала, что я в норме.

— Когда меня выпишут? — успела спросить я, прежде чем он покинул палату.

— Все зависит только от вас, — он подошел, потрогал мои коленки, что-то записал в бумаги и ушел.

День казался мне вечностью. Я придавалась мучительным мыслям о смерти. Но еще больший страх вселял в меня Глеб. Все это сотворил он. Из-за него я теперь прикована к больничной койки. И скоро он придет за моей душой. Правда, теперь мне было плевать. Сердце начинало больно колоть, только тогда, когда я вспоминала о Павлуше. Я больше никогда его не увижу. Не увижу, как он окончит школу, как женится, его детей … не смогу его обнять …. От этих мыслей я рыдала, как никогда. Если бы хоть что-то можно было изменить.

Наступил вечер. В палате стало очень темно. Никто даже не удосужился включить мне светильник. Я разглядывала ночной потолок, когда в палату вошел Вова. Я очень обрадовалась. Мне показалось, что он моя последняя надежда. Ведь если он полюбит меня, все наладиться. Он поздоровался и зажег тусклый светильник.

— Ну что, как ты? — он поставил рядом с койкой стул и сел.

— Если честно не очень, — призналась я. Это признание тяжело мне далось, ведь раньше я никогда не жаловалась.

Он подержал меня за руку, потом встал со стула.

— Я буду массировать твои ноги, — решительно произнес он и аккуратно убрал покрывало с нижней части тела. Вова стал массировать сначала ступни, потом голени, но я совершенно не чувствовала его прикосновений. — От тебя тоже кое-что понадобиться, — он сделал через-чур серьезное лицо.

— Что? — от его гримасы мои губы растянулись в улыбки.

— Ты будешь должна представлять, как твои ноги наполняются силой, как ты ими двигаешь, как танцуешь, — с заботой произнес он.

— Хорошо, — согласилась я. Закрыла глаза и начала представлять все, что он сказал, о том, как бегу по песку, мои ступни ощущают каждую песчинку и с ужасом осознала, что перестою помнить то прекрасное чувство, которое приносили мне ноги.

— Через некоторое время ноги может пронзить режущая боль — это хорошо, — объяснял он, продолжая массаж.

— Откуда ты знаешь? — я открыла глаза.

— Просто, я тоже два года назад попал в аварию и тоже ноги отказали. Так, что я не понаслышке знаю, что это такое, — он говорил так, будто рассказывал не о себе, а просто о каком-то не очень интересном фильме.

— А я и не знала, — это все, что я смогла произнести.

— Ты сильная, ты сможешь, — через некоторую паузу он вновь заговорил, продолжая делать массаж.

Он ушел по прошествии получаса, пообещал прийти завтра. После общения с ним мне очень полегчало. Он казался таким родным, словно муж, будто бы я всю жизнь с ним общалась. И может он прав, и я снова встану на ноги. Было бы очень здорово.

Пока я размышляла о Вове, светильник вдруг замигал и потух. Наверное, лампа перегорела, но отчего-то стало жутко. Я чувствовала себя совершенно беззащитной, словно дитя. Внезапно ручка на двери стала опускаться. Кто же это так поздно? Может быть медсестра или врач? Когда ручка опустилась до конца, дверь плавно распахнулась. Я должна была, несомненно, кого-то увидеть, но в дверном проеме была лишь чернота. Пугающая, сводящая с ума. Подул легкий холодный ветерок. Его принесла с собой эта чернота. Эту композицию дополнили звуки, очень тихие почти неуловимые, которые я тут же узнала. Бульканье кипящей воды и рычание диких