– Я не элемент, а товарищ. И насилию не способствую, – сказала несушка.

– Как знаете. Я вас уважил, а другого мнения у меня нет, – решил завершить разговор Батулин.

Отойдя в угол цеха и сев на деревянный ящик возле станка, он закурил, наблюдая за тем, что будет делать несушка.

Она некоторое время пялилась в пространство, пытаясь разглядеть ушедшего комиссара, а потом, положив зонтик у ног, открыла портфельчик. Он видел, как гражданка роется в нем, пытаясь что-то найти. Вытряхивает на пол содержимое. Из сумки валятся несколько конфет и груда бумажек. Несушка, сев на корточки, начинает в этих бумажках рыться, приставляя лорнет к подслеповатым глазам. Потом запихивает все обратно в портфель и, прихрамывая, отправляется к выходу из цеха.

Черт знает, кого здесь осуществляют, – подумал Батулин. – Завод как подворотня. При старом режиме хоть хорошо охраняли. А теперь – каждый в отдельности от себя. До головы работа не доходит. Пусть Ильич приедет и всё определит.

Несушка больше не появлялась. Во всяком случае, Батулин ее не видел.

…Ленин прибыл около девяти вечера. Был он серее стены, взмыленный и потерянный от слов, произнесенных ранее. Его встретили с вынужденным восторгом, потому что устали ждать. Всех потрясло то, что председатель народных комиссаров выглядел невзрачно, серенько, а значит, был свой. Казаков он с собой не привел и жандармерию тоже.

Одет он был не по погоде, тяжело. Его драповое пальто тут же сняли и понесли на руках. Ленин остался в люстриновом пиджаке, который был у него один на все случаи жизни.

Его повели по цехам завода, и активисты из партийных наскоро пытались рассказать, что волнует завод и отчего рабочие всем недовольны.

– Да, – отвечал Ильич с улыбкой старенького ребенка. – Вы правильно понимаете проблему. Архиважная запятая на нашем пути, но мы ее скоро сотрем…

Так он комментировал ненадежность рабочего контроля и то, что администрация завода никак не прислушивается к мнению коллектива.

До этого он выступал в здании Хлебной биржи и сорвал там голос.

– Мы это мнение централизуем, – хрипел Иль-ич. – Создадим рабоче-крестьянскую инспекцию. Государственная надстройка с большими полномочиями. Архиважная задача. Будет действовать заодно с профсоюзами и против возможных злоупотреблений начальства.

– Но ведь Троцкий стоит за полное подчинение профсоюзов государству, – заметил кто-то.

– Это в стиле Льва Давидовича: сначала перегнуть палку, а потом ею драться. Ничего не выйдет. Такая палка оцарапает самого драчуна. Поправим. Объясним и научим.

– А не подменят ли тогда профсоюзы само государство? – опять спросил тот же осведомленный голос.

– А наше государство и есть большой профсоюз. Вернее, им станет в ближайшем будущем, – заметил Ленин, но почему станет именно профсоюзом, не объяснил. – Научить кухарку управлять государством – это и есть социалистическая демократия. А профсоюзы – школа коммунизма, через них и будете тренироваться в управлении.

– Значит, каждый сам себе начальник и вождь?

– Каждый – всего лишь мелкая единица. А рабочий коллектив – это уже величина и источник управления. Вожди нужны лишь на начальном этапе любой революции.

Где-то я видел этого умника. Странная логичность для простого рабочего. Где?.. По-моему, не на заводе. А в партийных коридорах… Говорит языком, которым пишут документы. Взгляд канцелярский. Скрепчатый взгляд… – но Ильич был столь усталым, что не додумал эту мысль до конца.

Его ввели на помост – на таком пару веков назад рубили головы. Толпа у ног зашевелилась, как жирная гусеница, и своими извивами выразила радость. Что ей сказать? Про войну? Про государство переходного типа? Про коммунизм… Но это ведь все равно что предлагать нищему портки от фрака.

– Жалованье платят? – спросил он неожиданно ближний ряд.

– Платят. А что толку? В этих деньгах нету силы, – ответили снизу.

– Да, инфляция, – согласился Ильич. – Денежные знаки невесомы, как мысли декадента.

– И чем платить за рабочую жизнь? Керенками? Царскими или советскими?

– А что говорит нам теория? Товарно-денежные отношения – это элемент прошлого уклада. Мы наладим натуральный обмен между городом и деревней. Вы в деревню – мануфактуру, а она вам взамен – молоко и мясо.

Откуда они возьмут мануфактуру? Говорю бред. Они же снаряды делают. А за снаряды крестьянин не даст ни чертова кулака.

– Мы переведем промышленность на мирные рельсы, – возвысил голос Ленин, чтобы заглушить собственные мысли. – Из натурального обмена между городом и деревней родятся отношения нового типа. И деньги… возможно, золотой советский рубль будет промежуточной стадией между настоящим и будущим, когда денежные знаки не будут играть вообще никакой роли. Мы находимся в поиске. Мы пробуем. И мы – не меньшевики. Для нас марксистская догма – ничто, если под нею нет народной жизни и живого творчества масс…

Он поймал себя на мысли, что дает назад. Рабочие у его ног сильно насторожились. Когда вождь не знает правды, когда находится в поиске… То какой же он вождь? Мы ведь не грибы в лесу ищем. Находиться в поиске – а чего? Про творчество… пусть лучше к артистам идет, там его оценят и наградят.

– Вы скажите лучше, гражданин Ленин, про начальство… У нас на столе – корочка, а у них – пятерочка. У нас – крошка, а у них – куриная ножка. Как такое понимать?

Опять они про начальство. И все не надоест.

– Мы скоро примем закон о партмаксимуме. Директор завода не сможет получать зарплату выше той, которую получает квалифицированный рабочий.

В зале одобрительно загудели и захлопали.

– А царь?.. – спросил кто-то.

– Царь – это вынужденный компромисс, – еле выговорил Владимир Ильич страшную для себя фразу.

– Да не об этом речь… Сколько он получает, товарищ царь? Каково его жалованье?

– Сейчас этот вопрос находится в обсуждении. Вы знаете меры последних месяцев: гражданин Романов под нашим нажимом передал свои загородные резиденции больницам, школам и интернатам… Зимний дворец в Петрограде станет музеем. Дворец в Гатчине – детским домом. Мое мнение – царь должен быть приравнен к государственному чиновнику и получать фиксированное вознаграждение за свою деятельность. Плюс – надбавки за многодетность и неработоспособность наследника…

– А церковь?

– А это уже ваше дело! – сказал Ильич хрипло и зло. – Здесь с нас взятки гладки. Мы отобрали у гражданина Романова его золотой венчик. И теперь есть патриарх. Впервые со времен Петра Великого попами управляет не царь, а рядовой монах. Не ходите к боженьке в церковь, не бейте лоб перед иконами, и поповские сказки уйдут в ночь и в сон разума, откуда они вышли. Религия есть опиум для народа и вздох угнетенной твари – так писал Маркс. Опиум помогает не чувствовать боль, а вздоха больше не будет, поскольку вас никто не угнетает. Вместо церквей будете ходить в кино и цирк, которые есть важнейшие из искусств. Театр есть замена литургии и алтаря. Угодья монастырей, их утварь будут вскоре конфискованы в казну, чтобы служить на благо народа. Религия у нас отделена от государства, пусть делают что хотят и нам не мешают. Но в светлое будущее, где будет царствовать труд и равенство, мы их не возьмем.