Для Альфреда Нобеля первое лето в Хеленеборге стало сущей мукой. Всем заправлял Иммануил, помешанный на идее нового нитроглицеринового пороха для ружей. Один эксперимент ставился за другим, но они не вели к успеху. Альфред с раздражением констатировал, что они тратят недели на то, что знающий человек проделал бы за один день.

В разгар всего этого улучшенные подводные мины Иммануила должны были проходить испытания перед экспертным комитетом правительства. Одну из списанных шхун, L’Aigle[21], укрепили бронированным щитом, чтобы придать ей сходство с Monitor Джона Эрикссона и другими современными военными кораблями. К щиту прикрепили одну из мин Иммануила, начиненную, если верить журналистам, десятью килограммами пороха Нобеля. Затем весь экипаж отбуксировали от Юргордена в залив Вертан.

Событие широко рекламировалось в газетах. Когда настал решающий день, оба министра – военный и морской – вместе с Иммануилом и Альфредом проследовали на небольшом катере с паровым двигателем к месту эксперимента. Наспех бронированная L’Aigle стояла на якоре к югу от Лидингё. Свистел ветер, шел дождь, когда Иммануил подъехал на гребной лодке и поджег свою мину. Вскоре раздался глухой взрыв. С берега было видно, как в воздух взлетели дверцы люков и пустые бочки. Больше ничего не произошло. Группка разочарованных наблюдателей могла констатировать, что старое судно чуть подпрыгнуло, «что, впрочем, не вызвало изменений в его внешнем виде». Как бы там ни было, шхуна не утонула. Присланные на место репортеры городских газет отправились на постоялый двор Лидингё, чтобы пропустить по стаканчику.

Альфред решил доработать взрывчатое вещество отца. Ради сохранения мира в семье он сделал это так, как хотел Иммануил, а не так, как сам делал в Санкт-Петербурге. В процессе работы ему пришлось вынести множество насмешливых комментариев от Иммануила и Эмиля. Альфред игнорировал их и продолжал трудиться: менял консистенцию пороха, повышал содержание нитроглицерина, пытаясь двигаться вперед. В сентябре он писал Роберту, жалуясь, как медленно продвигается дело, но в конце концов у него получилось. Он произвел смесь нитроглицерина и пороха, которая оказалась куда мощнее, чем обычный порох, и годилась для использования в огнестрельном оружии. Тогда Альфред отправил в Торговую коллегию патент на свое имя. В октябре, незадолго до его 30-летия, пришло решение. Альфред Нобель держал в руке патент на десять лет с красивой печатью. Это был его первый шведский патент. Должно быть, волнующий момент.

Как сам Альфред потом рассказывал эту историю через несколько лет после смерти Иммануила, отец скромно счел, что сыну должна достаться вся слава за изобретение, и призывал Альфреда получить патент на свое имя3. В таком случае речь идет о внезапном, чтобы не сказать уникальном, изменении личности Иммануила. Зная о том, что произошло позднее, мы можем предположить, что эта версия имела мало общего с правдой.

* * *

По вечерам Альфред уединялся с карандашом и бумагой. Он не отказался от мечты стать поэтом и продолжал работать над длинной лирической поэмой, которую начал в Петербурге. Canto I складывалась в возвышенное произведение объемом более 1000 строк, написанных белым стихом, в котором он упоминал имена Байрона и Шелли, восхищался ими и пытался им подражать.

Творения своих кумиров Альфред читал на английском языке. У него хранились и старые, и новые издания их поэзии. Лорда Байрона он также купил в переводе на шведский – в Швеции только что вышла его сатирическая поэма «Дон Жуан», которую нашли незаконченной после смерти поэта в 1824 году. А вот сборников Шелли на шведском Альфред в многочисленных книжных магазинах Стокгольма так и не нашел4.

Вряд ли он мог пройти мимо Bazaren на Норрбру – самой роскошной торговой улице Стокгольма. На углу неподалеку от королевского дворца, рядом с сигарной лавкой Дель Монте находился солидный книжный магазин Адольфа Бонниера с разноцветными стеклянными витринами. Там можно было полистать последние новинки, полюбоваться корешками книг и послушать спонтанные дебаты, постоянно возникавшие между образованными людьми, толпившимися среди полок. На улице Рейерингсгатан располагался большой магазин Хульдберга, где продавали книги и самые разнообразные канцелярские товары: гусиные перья и чернильницы, линейки из эбенового дерева и ножи для бумаг с перламутровыми рукоятками. Там были блокноты с застежкой с тканевыми или кожаными переплетами (Альфред предпочитал кожаные). У Хульдберга Альфред мог также купить популярные тогда книги для написания и копирования писем – в твердой обложке и со страницами из шелковой бумаги. Они отличались большим удобством. Если автор письма использовал нужные чернила, в книге оставался отпечаток написанного. Такими книгами для переписки он пользовался всю жизнь. Со временем Альфред Нобель будет писать по 30–50 писем в день.

В начале 1860-х годов шведские писатели в своем творчестве также начали двигаться в сторону большего реализма, изображения повседневной жизни и ангажированности в социальных вопросах. Альфред определенно чувствовал себя более комфортно в обществе «старой гвардии», уже ушедших звезд позднего романтизма – таких, как Эрик Юхан Стагнелиус или Эсайас Тегнер. Во взрослом возрасте Альфред Нобель знал почти наизусть стихотворный эпос Тегнера «Сага о Фритьофе».

Однако самой большой литературной сенсацией в Швеции 1860-х стала книга Виктора Рюдберга «Библейское учение о Христе» (1862), которую литературовед Йоран Хэгг назвал «одной из самых шокирующих книг, когда-либо изданных на шведском языке». Книга «Библейское учение о Христе» была расценена как смертельный удар по христианству и вызвала ожесточенные религиозные дебаты в Швеции, полемика не стихала все то время, пока Альфред находился на родине. Мы не знаем, приобрел ли он книгу уже тогда (экземпляр в его личной библиотеке – более позднее издание), но пройти мимо него эти дебаты никак не могли. Писатель Виктор Рюдберг, которого еще называли последним великим шведским идеалистом, займет в жизни Альфреда Нобеля совершенно особое место. Он будет заполнять свои полки произведениями Рюдберга и восторгаться «восхитительным языком» этого писателя, «благородством души и совершенством формы».

Когда в 1863 году Альфред вернулся в Швецию, Рюдбергу было тридцать пять лет, и он работал журналистом в Гётеборгской газете Handels– och Sjöfartstidning, GHT («Торговля и морское сообщение»). Рюдберг имел репутацию левого либерала с моралистическим пафосом, в газете он писал исторические рассказы с продолжением (первый назывался «Вампир»). Некоторые из них выросли впоследствии в романы, пользовавшиеся большим успехом. Однако «Библейское учение о Христе» – произведение совсем иного рода, теологический памфлет. Рюдберг бросал вызов в том числе и Церкви, утверждая, что она ошибочно настаивает на божественности Иисуса. Журналист перечитал Библию с лупой в руке и обнаружил, что Иисус везде описывается не иначе как человек – необычайно образцовый, идеальный человек.

Бывший директор Нобелевской библиотеки Оке Эрландссон считает, что Рюдберг своей «широкой образованностью, космополитическими взглядами, современным либерализмом и мощным свободолюбивым пафосом» оказал большое влияние на Альфреда Нобеля. Эрландссон – не единственный, кто придерживается гипотезы, что именно с мыслью об идеализме Виктора Рюдберга Альфред в своем завещании написал, что литературная премия должна присуждаться «создателю наиболее значительного литературного произведения идеалистической направленности».