– Боже упаси, Сэлли! – не на шутку перепугался ее кавалер, зная характер девушки. После чего с самым серьезным видом извлек часы из жилетного кармашка и переложил их подальше, так сказать, от соблазна для будущего воришки.

Раймонд Пауэр не без основания считался в Лондоне скандалистом номер один. В свои двадцать восемь он снискал репутацию, вполне сопоставимую с той, которую имели денди эпохи короля Георга. Надо было видеть ужас на лицах почтенных мамаш и до смерти перепуганных дебютанток, впрочем, невероятно заинтригованных и одновременно польщенных оказанной им честью, когда Пауэр приглашал одну из юных особ на танец. Однако, как это нередко бывает в нашем мире, его репутация была значительно хуже, чем он сам. Ведь люди всегда склонны судить о других по тому, что видят, а не по тому, что есть на самом деле. А уж кто-кто, а Пауэр своими бесконечными похождениями и невероятным количеством скандальных историй, в которых фигурировало его имя, скорее всего, изрядно преувеличенных, давал достаточно пищи для постоянных пересудов и сплетен во всех светских гостиных.

Что из того, что в действительности это был довольно заурядный молодой человек, отчаянно стремящийся прослыть «ужасным»? Дурная слава – тоже слава, и вот уже многие женщины просто сгорали от нетерпения познакомиться с этим «храбрым разбойником» поближе, и Мона не была исключением. Более того, когда на одном из приемов их наконец-то познакомили, и он тут же пригласил ее на ужин, она, движимая исключительно любопытством, приняла приглашение без лишних раздумий.

Раймонд заехал за ней ровно в восемь вечера. Мона в ярко-оранжевом из креп-жоржета платье с букетом розовато-лиловых орхидей, приколотых у самого плеча, была уже готова к выходу.

– Потрясающе выглядите! – коротко восхитился ее кавалер.

Но Мона, ожидавшая, что на нее сейчас обрушится целый водопад восторгов или, во всяком случае, будет сказано нечто очень тонкое, изящное и остроумное, была разочарована и лишь вежливо улыбнулась в ответ. Знаменитый повеса на поверку оказался обычным мальчишкой, облекшим свое восхищение в заурядный комплимент школьника. Однако репутация соблазнителя бесчисленных красавиц, чьими судьбами этот мальчишка, по слухам, вертит как ему заблагорассудится, перевесила первое разочарование.

К тому же он оказался весьма неглуп, этот современный донжуан, и за ужином она с интересом слушала его рассуждения о людях и нелицеприятные оценки тех, кто сидел за соседними столиками.

– Ах, какая жалость, – вздохнула она вполне искренне, перехватив холодный взгляд и короткий кивок головы, увенчанной роскошной тиарой, которыми ответила одна из дам на изысканно вежливый поклон Раймонда, – что вы не можете совершать свои непотребства с большей осторожностью. Вам недостает осмотрительности, по-моему.

– А где, по-вашему, проходит граница между осмотрительностью и откровенной ложью? – поинтересовался он.

– Осмотрительность – это камуфляж. Это искусство, несмотря ни на что и вопреки всему, представать перед обществом в приличном свете. А ложь, ложь – это грубое и зачастую неприятное искажение правды.

– О, это только игра словами. Мои непотребства, как вы изволили выразиться, – это лишь более обтекаемое слово для того, что называется общей распущенностью нравов. Уверен, найдутся и еще более обтекаемые выражения, особенно если разговор коснется вашего покорного слуги, – рассмеялся он, ничуть не обескураженный ледяной вежливостью дамы с тиарой на голове.

– У меня складывается впечатление, что вы буквально упиваетесь своей дурной славой! – пошутила Мона.

– Уж лучше дурная, чем никакой! Некоторые люди – скандалиозны по природе, они уже рождаются с такой репутацией. Другие же, напротив, прикладывают невероятные усилия, чтобы ее завоевать. Наконец, есть такие, кто просто ведет себя так, как ведет, приобретая скандальную репутацию как бы между прочим. Пожалуй, я отношусь именно к третьей категории.

– А не глупое ли это ребячество? – снова не удержалась Мона.

– Знаете, глупость – это то, о чем мы жалеем впоследствии. Сделаем, а потом жалеем. А когда просто живешь полной жизнью, не обременяя себя особыми размышлениями о будущем, то какая же это глупость или ребячество? Знаете, все эти разговоры о том, что всех нас ждет вознаграждение на небесах, – это сущая чепуха. Никто не знает, что будет с нами завтра. Будущее – это рулетка, в которой мало кто выигрывает.

– Как мрачно! Значит, мы кочуем по жизни, не зная конечной цели, словно цыганский табор?

– Нет! Каждый из нас всеми силами стремится найти дорогу в Аркадию, своего рода рай на земле.

Аркадия! Само слово мгновенно вызвало у Моны целый ворох воспоминаний. Белоснежное бунгало, затерянное в горах среди пышной тропической растительности. Интересно, он все еще там? Скучает по ней? Или уже нашел ей подходящую замену? Как известно, в Аркадии не живут в одиночестве. Странно, но при мысли об Алеке Мона не почувствовала ни малейшего приступа ревности, и это ее удивило. Ей стало лишь немного грустно от воспоминаний об ускользнувшем счастье. Да, Аркадия – это воистину рай для двоих, рай, который чаще всего люди рисуют себе в собственном воображении. Для влюбленных и ад может стать раем, когда они вместе, а райские кущи обернутся крестными муками, если их разлучить.

«И кого Бог соединил…» – снова всплыли в ее памяти слова венчальной клятвы, и у нее вдруг заныло сердце. Как же ей не хватает Питера! Как ей нужна его любовь и его неусыпная забота о ней. Она как корабль, который вышел в море без руля и ветрил. Волны швыряют его из стороны в сторону, и к какому берегу прибьет ее утлое суденышко ветер, бог весть! Однако гордость заставила Мону снова стряхнуть с себя невеселые мысли.

«Выше голову! – приказала она себе. – Какое мне дело до Питера! У каждого из нас – своя жизнь!»

Она с улыбкой взглянула на собеседника, который тотчас же расценил ее улыбку как поощрение к продолжению ухаживаний.

После ужина они отправились в театр. Раймонд заказал ложу на представление последнего ревю. Когда они приехали, спектакль был уже в самом разгаре. Атмосфера веселья, царящая в зале, была именно тем, в чем так нуждалась сейчас Мона. Она беззаботно флиртовала с Раймондом, изредка остужая его чересчур пылкие или очень уж смелые высказывания и тут же смягчая свою холодность поощрительной улыбкой. Он осмелел настолько, что, воспользовавшись их уединением в ложе, даже попытался поцеловать ее в обнаженное плечо.

– Не забывайтесь! – строго попеняла она ему.

– Не могу! Вы сводите меня с ума!

– Тогда я уйду! – предупредила она, то ли в шутку, то ли всерьез.

– О, нет! Только не сегодня! Сегодня вы принадлежите только мне!

Последние слова Пауэр произнес таким многозначительным тоном, что Мона невольно поежилась от страха, но снова постаралась взять себя в руки.

– Вы себе льстите, мой милый Раймонд! – рассмеялась она с деланой беззаботностью.