– Ничего, обживемся, – отвечал невпопад Николай. – А к лету, глядишь, заведем козу.

Потом вывели Оксану. Она была ко всему безразлична после успокоительного укола, будто в ступоре. Позволила надеть на себя пальто. На улице Оксана окинула пустым взглядом голые кроны и сказала Николаю равнодушно, спокойно:

– Это я их убила. Сперва своего мужа, потом и твою жену. Не знала только, как тебе рассказать.

– Пойдем присядем. – Николай подвел ее к скамейке. Стряхнув варежкой снег, усадил.

Возле его ботинок с тупыми квадратными носами беззаботно скакали воробушки.

– Я как приехал, на следующий день, – ну, после того, как у тебя побывал, – Николай говорил торопливо, будто желая быстрее досказать до сути, – я к брату твоему пошел. Опять водка, то-се, он, видать, выпить горазд… Набрался, и тут я: «Выкладывай все как есть!» – говорю. Он заплакал: «А что мне будет?». «А ничего!» – говорю. В общем, расколол я его.

Оксана перевела взгляд – от ботинок на лицо Николая:

– Ты знал?

– Знал.

– И ты женился на мне?

– Я же сразу тебе сказал: все, что до меня было, – не считается. А ты думала, зачем я в Судимир тебя увез?

– Чтобы как отрезало. Я так решил.

– Зачем ты на мне женился?

В паузе стало слышно короткое, прерывистое дыхание Николая:

– Я про Таньку догадывался давно, да все как-то не верилось. Если бы я ее на том бережку засек – горло перерезал бы, вот те крест! – И он грубо, решительно рубанул ладонью по горлу. – Но я только так подумал, а ты – сделала. Ну как еще объяснить… Это я не умею… ну, вроде ты мой грех на себя взяла… Потому что раз уж я так подумал… А ты себя защищала, свою жизнь, любовь…

Оксана впервые услышала от Николая «любовь». И только сейчас ей открылось его лицо. Она увидела, что у человека, сидящего рядом, высокий ровный лоб, глаза в сетке тонких морщинок, крупный, всегда будто чуть растянутый улыбкой, рот…

– Николай!

– Ну.

– Николай, а как же близнецы?..

Она хотела спросить: «Разве я еще способна произвести на свет что-то доброе?»

– Близнецы… А что близнецы? Летом в сандалиях ходить будут. Да… – Он звучно выдохнул, как бы выпустив остатки того, что свербило внутри. – А там, глядишь, обживемся и заведем козу.

Сентябрь 2001

Ветер зимы бродил вокруг дома, затекая в форточку, становился зримым в движении штор. Во дворе полковник шагал сквозь ветер к автомобилю – Нина Никаноровна наблюдала за ним в окно. Автомобиль его стартовал отфыркиваясь, будто чертыхался. Был он и сам человек грубоватый…

– Купил бы когда конфет, – вздыхала Нина Никаноровна, потягивая на ночь чай с остатками выпечки.

Полковник имел пристрастие к ее пирожкам с капустой…

Ветер зимы играл залетевшей на балкон случайной тряпочкой, рвал ее в лоскутки. И этот рваный флажок, зацепившийся за трубу, бился сигналом бедствия, рождая стыд за неуместный немой крик о помощи…

Заезжая на чай, полковник всякий раз предлагал Нине Никаноровне выйти за него замуж:

– Квартиру твою сдадим, сами поедем отдыхать в военный санаторий. На юге бывала?

– Бывала. Сто лет назад.

Нине Никаноровне шел семьдесят первый год. Полковник был чуть постарше.

– При коммунистах небось бывала? – Полковник гнул свою линию. – При них и учительница могла отдыхать на юге.

– Коммунисты нам забор исписали перед выборами, – тихо заметила Нина Никаноровна. – Притом с грамматическими ошибками…

– Значит, места не дают людям для агитации. Потому и на заборе…

– Ладно, неважно это, Петр Иваныч. – А что в ее отказе было на самом деле важно, Нина Никаноровна и сама толком не знала.

– Вот, например, я помру, – деловито продолжал полковник. – Тебе пенсия будет большая.

– В одиночестве помирать скучно? – Невеста язвила, поправляя прическу.

– Дура ты! – Полковник начинал злиться. – Я тебе жить предлагаю, жить! Помереть успеем, а что там еще впереди – все это тоже жизнь. Имя существительное, как там вы в школе учите… Существует то есть. Вот ты именно что на пенсию свою существуешь.

– Я еще работаю, между прочим.

– Работает она! Тебе давно отдыхать пора. В санаторий съездим… Или тебе не работать стыдно?

Нина Никаноровна прикусила язык – оттого что в последнем он был действительно прав: работала она еще и потому, что дармовой хлеб есть было как-то подспудно совестно.

– Я уже на кладбище у жены побывал. Вот, говорю, Мила, оставила ты меня, а я теперь за Ниночкой хочу поухаживать… Свежую могилу еще заметил у самого входа: Самохин помер, с которым мы на границе служили. У него еще тесть повесился, ну, я тебе рассказывал… Это тот Самохин, что нарушителя пристрелил, когда он в коровьих копытах за кордон попер. В тот год еще прапорщик Щеглов от водки сгорел, как у него жена к повару ушла…

– Люди нас не осудят? – Нина Никаноровна вскинула усталые глаза. – Ровесники на кладбище, а мы…

– Тебе, кстати, к зубному не надо? – вспомнил полковник Петр Иваныч. – Хороший протезист. Я завтра иду – хочешь, составлю протекцию? У тебя сколько своих зубов осталось?

– Немного.

– У меня всего два. Передние в Заполярье еще потерял, когда наш гарнизон забыли по ошибке довольствием обеспечить. Два месяца на мороженой картошке… Коренные остались, и те под коронкой. На них держится мост. Могу снять-показать…

– Нет, не надо. – Нина Никаноровна запротестовала.

– А давай съездим завтра на набережную. – Полковник ударился в лирику. – Там лыжники, дети играют в снежки…

Нина Никаноровна завернула ему с собой три пирожка с капустой. Полковник шел через двор сквозь ветер. И рваный флажок трепетал на балконе немым криком о помощи.

Несмотря на солнце, набережный снег казался черно-белым от проступавшей местами мерзлой земли после давешней оттепели. Лыжники скользили почти по катку в ярких костюмах – существами иножизни, где бытовал цвет. На долю Нины Никаноровны давно выпадал черно-белый снег, даже лето случалось среди сплошной зимы коротко, как воскресенье среди недели.

– Что мне в тебе нравится, Ниночка, – Петр Иваныч шагал грузно, то и дело оглядываясь на оставленную у причала машину, – так это то, что ты нашей пролетарской закалки. Я бы мог себе еще молодуху взять, да эти создания нежизнестойки…

Она смотрела на него с усмешкой и думала: «Простоват», – он продолжал, улыбаясь белозубо солнцу и снегу:

– Вот я наблюдал, как ты моешь посуду – яростно, как будто кому-то мстишь. Вот это по-нашему! В любом деле необходима прежде правильная стратегия. А уж тактика…