— С кем?

— С моим агентом.

— Вашим агентом? Разумно ли мешать дело с удовольствием?

— Иногда это лучше всего, — недвусмысленно намекает Сара, и я одновременно рад и обеспокоен ее переходом от гнева к обольщению. Гнев был неподдельным, однако с ним легче справляться. — На самом деле, мы порвали с ним вскоре после того вечера. Так что я осталась одна, а Раймонд по-прежнему с любовницей.

— Джудит.

Сара недовольно отмахивается от имени, словно от назойливой мухи:

— Мы ее так не называли. Мы называли ее хозяйкой, просто и ясно. Хозяйка. Так было лучше для меня, так было лучше для Раймонда.

— Но он оставался с ней в любовной связи?

Прежде чем Сара успевает ответить, к нам подходит официант с основными блюдами. Моя курица в лимонном соусе приготовлена неплохо, но «греческое ассорти» Сары просто великолепно. К счастью, я не сомневаюсь, что все это ей не одолеть, так что и на мою долю останется.

Официант удаляется, и мы набрасываемся на еду, словно Компи на свежую убоинку. Мой аппетит не удивителен — больше двенадцати часов я маковой росинки во рту не держал, и хотя сегодняшний завтрак был поистине пищей богов, успел проголодаться.

А вот что меня поражает, так это способность Сары сметать все со своей тарелки со скоростью, достойной Книги рекордов Гиннесса. Мусака, цыплята «Олимпия», пастиччо, какое-то блюдо из баклажанов, о котором я прежде не слышал, — с нарастающим изумлением я наблюдаю, как полные вилки отправляются в этот прелестный ротик и мгновение спустя возвращаются за следующей порцией. Господи, куда все это лезет?! Под стол? Бродячей собаке? Но я же вижу ее глотательные движения, так что нет сомнений, что она сама истребляет каждую крошку. Как может здоровенное блюдо еды, весящее, быть может, больше ее самой, исчезнуть в столь грациозном теле? В этой греческой таверне извращаются законы природы, происходит конфликт пищи и антипищи, но будь я проклят, если понимаю, каким образом. Если бы я не разгадал сегодня загадку исчезновения Джейси Холден, то решил бы, что ее съела Сара.

Я не могу вымолвить ни слова. Только смотреть. Ну и дела. Ну и дела.

Через десять минут Сара разделывается со своим обедом, а я сижу, широко разинув рот.

— Проголодались? — наконец обретаю я дар речи.

— Больше нет.

Надо думать. Сара отодвигает свою тарелку, и несмотря чудовищное количество ею только что поглощенного, я не замечаю, чтобы это как-то отразилось на ее животике. Во всем мире людей, подобных Саре, ненавидят те, кто печется о своей фигуре, но я слишком изумлен, чтобы завидовать чужому обмену веществ. Демонстрация усиленного поглощения пищи совершенно сбивает меня с толку.

— Вы спрашивали, продолжался ли у Раймонда роман с хозяйкой, — так Сара именует Джудит Макбрайд, — но я не успела ответить.

— Ну и… как?

Она опять замолкает, хотя, по-моему, времени обдумать ответ было достаточно для того, чтобы переварить целиком всю Грецию. Может, конечно, вся мыслительная энергия ушла на то, чтобы умять все это.

— У вас была когда-нибудь интрижка, Винсент?

— С замужней женщиной?

— Да, с замужней женщиной.

— Нет.

Хотя я был близок к тому. Я следил за женой одного Бронтозавра, пытаясь сделать обычные компрометирующие снимки, и обнаружил, что хотя в настоящий момент она не состоит ни в какой внебрачной связи, но в высшей степени не прочь исправить эту оплошность. Она застигла меня с фотоаппаратом под окном ее спальни, и прежде чем я успел понять, что к чему, уже потягивал в джакузи шампанское под старомодные напевы Тома Джонса. Чтобы смыться оттуда, мне пришлось ждать, пока она удалится сбросить облачение и «шмыгнуть в более удобную кожу».

— Женатые, они именно что такие, — объясняет мне Сара. — Женатые. Нет смысла спрашивать, по-прежнему ли любит свою жену мужчина, заведший интрижку на стороне, потому что это вопрос не по существу. Это не существенно, любит он ее или нет, потому что она его жена, вот и все.

Я ковыряюсь в тарелке, обдумывая ее точку зрения и свой следующий вопрос.

— Как часто вы с ним встречались?

— Часто.

— Два, три раза в неделю?

— Ближе к концу? Скорее пять или шесть. Он старался проводить воскресенья с хозяйкой, но к тому времени это ее не слишком беспокоило.

— Так она знала?

С ироничным смешком Сара наклоняется и подхватывает с моей тарелки картофелину.

— О, она знала. Следует отдать ей должное, она далеко не глупа. Надо быть каменной, чтобы не замечать таких вещей. Работа допоздна, каждый день? Конечно, Раймонд работал как одержимый, но невозможно проводить в конторе по восемнадцать часов ежедневно девять месяцев подряд. Думаю, хозяйка все поняла через месяц или около того, потому что Раймонд перестал таиться по телефону. Называл меня по имени, прекратил всю эту ерунду с зашифрованным смыслом. Прежде все было сплошным шпионским романом, и я всегда знала, когда она входит в комнату, потому что он сразу начинал звать меня Берни и говорить о завтрашней партии в гольф. А я ненавижу гольф. Всю жизнь меня окружали игроки в гольф. Пожалуйста, скажите мне, что никогда не играли в гольф.

— Дважды.

— Бедняга. Раймонд обожал эту чертову игру. Вот гуляем мы по Парижу, дышим весенним воздухом, проходим в арабский квартал, заглядываем в лавочки, беседуем с людьми, а он отрабатывает подачу и гадает, какой клюшкой лучше воспользоваться, чтобы заехать мячом в витрину или в окно церкви. Помню, для четвертого яруса Эйфелевой башни лучше всего подошла бы деревянная номер девять.

— Так он возил вас в Париж?

— И в Париж, и в Милан, и в Токио, по всему шарику. О, мы были «реактивной» парочкой. Странно, что вы нас не видели в светской хронике.

— Я мало читаю. Телевизионную программку иногда.

— Фотографии во всех международных журналах: Раймонд Макбрайд со своей спутницей. Они никогда не упоминали о жене и скандала из этого не устраивали. Это одно из преимуществ европейцев — адюльтер для них вроде сыра. Выбор богатейший и лишь изредка пованивает.

Итак, слухи подтвердились: Макбрайд потерял голову. Этот знаменитый Карнотавр явно рехнулся, перед всем миром щеголяя своей человечьей подружкой и не скрывая этой связи даже от журналистов. И хотя международные Советы не столь строги по части морали, как американские, межродовые связи категорически запрещены во всем мире. Достаточно любому из нас, вплоть до самого ничтожного Компи в самом крошечном округе Лихтенштейна, совершить промах, и сто тридцать миллионов лет спокойной жизни могут окончиться безвозвратно. Сто тридцать миллионов, не считая Средних веков, разумеется. Драконы, чтоб им…

— Он не делал вам предложения?

— Я же сказала, он был женат на хозяйке. Думаю, они пришли к некоей договоренности.