Попались, куда им деваться.

Не учел Михась, что вниз шли два эскалатора. Выбрав час пик, когда метро переполнено, он тем самым не усложнил задачу Анпилогову, а упростил – оперативник имел возможность спускаться по соседнему эскалатору в нескольких метрах от вроде бы обреченного Долгова и, конечно же, видел неуклюжие телодвижения Алика, когда тот выдергивал пакет с куклой из-под мышки у Долгова, когда, сбежав на несколько метров вниз, сунул этот пакет Михасю, а тот, суматошливо озираясь, спрятал его за пазуху.

Смешно все это и бестолково.

Один оперативник пошел за Аликом, второй стерег Михася, а еще двое подстраховывали одного и второго. Надежно сработал Анпилогов Иван Иванович, грамотно, можно даже сказать образцово-показательно. На курсах повышения квалификации эту его операцию наверняка будут разбирать по косточкам и учить юных оперов, как надо работать.

Но вся эта блестяще проведенная операция оставила Анпилогова в состоянии спокойном и даже несколько скучающем – уж слишком все оказалось простым, если не сказать примитивным. Однако, когда Михась в его кабинете заговорил о таинственном заказчике, которого он никогда в глаза не видел, заказчике, который вооружил их, вывел на клиента, так и не показавшись ни разу, – с подобным Анпилогов не сталкивался. Это было что-то новое, доселе невиданное, о подобном он не слышал даже.

И Анпилогов впал в азарт.

Походка его сделалась не просто легкой, можно даже сказать – стремительной. Войдя наутро в свой кабинет, он с такой силой потер ладони друг о дружку, что, окажись между ними спичка, она бы вспыхнула от той температуры, которая возникла между анпилоговскими ладонями.

Сначала он позвонил Долгову.

Тот оказался на месте.

– Здравствуйте, Николай Петрович! Анпилогов на проводе.

– Здравствуйте, Иван Иванович... Есть новости?

– Вы можете говорить?

– Да, я один.

– Как себя чувствуете?

– Терпимо.

– Это хорошо. А что касается новостей... Есть новости. Подъезжайте. Прямо сейчас.

– Через час буду, – ответил Долгов.

– И еще... Вы не увлекаетесь фотографией?

– Так чтобы очень, то нет... Мыльница у меня... Щелкаю иногда... Праздник, шашлыки, рыбалка... На таком вот уровне.

– Захватите снимки, на которых есть ваши близкие.

– Да я, в общем-то, только близких и снимаю...

– Жена, дети, соседи, сотрудники?

– Так примерно.

– Вот всех их и тащите ко мне. В смысле – снимки.

– Вы думаете...

– Постоянно! И только о вас, Николай Петрович.

– Неужели...

– Все возможно. И еще... никто не должен знать, что вы куда-то отправились со снимками.

– Но жена...

– Особенно жена.

– Ей-то я верю...

– И правильно делаете. Жене надо верить. Но не более того. Для всех у вас деловая поездка, вы скоро вернетесь, часа через два. Встреча с клиентом или, как вы там называете своих покупателей, поставщиков... Кстати, в отпуск у вас никто не собирается?

– Да поговаривают некоторые... Лето, Иван Иванович.

– Жду через час, – и Анпилогов, положив трубку, опять с силой потер ладони друг о дружку. Этим движением он как бы подводил итог каждому своему шагу. – Мы встретимся с тобой, дорогой, мы обязательно встретимся! – проговорил Анпилогов вслух, и опять глаза его сверкнули огнем, который кроме как сатанинским и не назовешь.

Зазвонил телефон.

– Слушаю! – сказал Анпилогов, сорвав трубку – он теперь все делал легко и порывисто.

– Наташа? – прозвучал в трубке неуверенный мужской голос.

– Какая Наташа... – растерялся Анпилогов. – Меня зовут Иван Иванович!

– Значит, Наташа.

– А! – вспомнил Анпилогов. – Михась?

– Нет, я Паша.

– А! – опять озаренно закричал Анпилогов. – Как опер ты, оказывается, лучше меня!

– Какой есть...

– У тебя новости?

– Звонил наш приятель...

– И что?

– Торопит.

– О чем договорились?

– На этой неделе я пообещал совершить смертоубийство.

– Это правильно, – одобрил Анпилогов. – А чего тянуть кота за хвост? Я готов посодействовать. В меру сил, конечно. Ты как, духом тверд?

– Вроде того, что как бы...

– Хороший ответ. А твой подельник Алик?

– Не возражает.

– Приятель сказал что-нибудь о своих планах, намерениях? Как дальше жить собирается?

– Вроде уехать хочет... Отлучиться, говорит, надо.

– Отпуск? Командировка? В блуд решил удариться?

– Не уточнил, – уныло тянул Михась, опасаясь, видимо, обронить неосторожное слово. – Я посоветовал ему смотреть телевизор, читать газеты... Там все пропишут, покажут, оповестят... У нас это дело налажено.

– Не сказал, куда именно едет?

– Он старается не говорить лишнего. По мне, так и о своем отъезде он напрасно сказал.

– Почему? – спросил Анпилогов.

– Отъезд – это тоже след... Мне так кажется.

– Слушай, Михась... Ты где-нибудь работаешь?

– Да вроде того, что пока... Не складывается.

– Если ты еще раз ляпнешь что-нибудь похожее, то я знаешь, что с тобой сделаю... Знаешь, что я с тобой сделаю...

– Ну?

– К себе в отдел тебя заберу. Хочешь?

– Да вроде того, что оно, как сложится... Если он не дурак, то он не должен никуда уезжать, ему надо только сказать, что уезжает. Если, конечно, не дурак... А если уедет на самом деле, то дурак. Он ведь живет среди людей... Есть друзья, женщины, работа... И все будут знать, что он куда-то уехал... Нет, плохо это.

– Ты после обеда свободен?

– Так я, вроде того, что всегда свободен.

– Помнишь, где я вас с Аликом высадил с машины?

– Ну?

– Вот там и встретимся. В три часа. С Аликом и приходите.

– Что-то намечается?

– Ты же сам сказал – смертоубийство, подготовиться надо, дело не шуточное.

– Пивко не помешает?

– Лучше после нашей встречи. Выдержишь. Там Фатима недалеко, пострадайте немного. Потом у нее и утешитесь. Договорились?

– Пусть так.

– До скорой встречи, Михась! Ой, прости... пока, Паша! – Так, – сказал Анпилогов и положил трубу. Вытянув перед собой руки и сжав кулаки, он с силой установил их на столе – точь-в-точь, как на знаменитом портрете академика Павлова. – Упала на террасу тень, огни зажглись в тумане, – нараспев произнес он не менее знаменитые строки Вертинского. – Упала на террасу тень... Огни зажглись в тумане, – повторил Анпилогов. – Встретимся мы с тобой, дорогой... Век свободы не видать – встретимся! И на старуху бывает проруха. И на каждого мудреца довольно простоты, дорогой! Если уж Михась почуял в тебе врожденную дурость, то мне-то, Анпилогову Ивану Ивановичу, мне-то и сам бог велел! Ты сам ко мне придешь, придурок малосольный! Ты придешь и скажешь... Иван Иванович, скажешь ты, бери меня, я вся твоя... Вот что ты мне скажешь однажды... И сделаешь меня счастливым до конца дней.