Анна и Цици прибыли в Гонконг, но так как почти весь восточный Китай был оккупирован японскими войсками, им пришлось сесть на другой корабль, который шел в Гуанси. Оттуда они отправились в Гуйчжоу и Сычуань, а затем двинулись дальше на север через Шэньси и, наконец, прибыли в Яньань.

– Но Чжао Ци была уже немолода, – сказала Анна, – и из-за ее увечий путешествовать ей было тяжело. В Сиане она заболела, однако заставила себя идти дальше, чтобы не терять времени. В Лочуане ей стало хуже… из-за войны мы не смогли найти нужные лекарства… Нам не удалось ее спасти… – Анна умолкла, не в силах продолжать.

– Не упрекайте себя. Вы сделали все возможное, – ответил я, пытаясь ее утешить.

Анна странно посмотрела на меня, словно не понимая, почему я так спокоен.

– Может, расскажете о том, как она жила в Америке, когда мы расстались? – спросил я.

Анна рассказала, что после моего отъезда Цици училась в США и ждала меня. Она несколько раз писала мне, но ответа не получила. Получив докторскую степень, она стала преподавать в колледже, а затем вышла замуж. Десять лет назад, после смерти мужа, ей захотелось вернуться в Китай, но из-за гражданской войны эти планы пришлось отложить. Наконец всего в нескольких днях пути от Яньаня она умерла. Поскольку нести тело через горы они не могли, им пришлось ее кремировать. Так я лишился возможности увидеть Цици в последний раз…

– Нет, – прервал ее я и взял со стола горшок с прахом. – Мы с Цици теперь вместе и никогда не расстанемся. Спасибо.

Не обращая внимания на взгляды Анны, я прижал горшок к груди. По моему лицу потекли слезы, слезы счастья.

Заходящее солнце, красное, словно кровь, плыло в небе рядом с древней пагодой на горе Баота. Его лучи освещали северный Китай, окутывая все красновато-золотой дымкой. Вдали сверкала река Янцзы, и я видел, как в ней играют несколько молодых солдат, почти мальчиков.

Я сел под деревом. Цици села рядом со мной и положила голову мне на плечо.

Маятник жизни качнулся и вернулся в исходное положение. После всего, что мы видели и выдержали, мы с ней пережили бесчисленное множество моментов, и горьких, и сладких, и теперь снова прижимались друг к другу. Сколько времени прошло, не важно. Не важно и то, живы мы или уже умерли. Мы вместе, и этого довольно.

– Возможно, ты этого еще не знаешь, – сказал я. – Когда во время культурной революции умерла моя мать, я помогал организовать ее похороны. Она немного печалилась из-за ваших с ней отношений, но умерла относительно легко. В последние мгновения жизни она попросила меня передать тебе, чтобы ты не возвращалась в Китай и жила счастливо. Но я всегда знал, что ты вернешься… Ты Хэйцзы помнишь? Он тоже в Яньане. Даже сейчас он такой же смешной, как и раньше. Месяц назад он сказал, что если ты вернешься, то мы вместе полезем на гору Баота, словно дети. Не волнуйся, гора не очень высокая. Если из-за ноги тебе будет сложно, я тебя понесу… Моя мать умерла двадцать лет назад. Раньше в моей семье было два нефритовых браслета, и они передавались из поколения в поколение. Моя мать собиралась подарить один тебе, а другой – мне. Позднее она дала один Шень Цянь, но хунвэйбины разбили его, потому что он – артефакт, напоминающий о феодальном прошлом… Второй я спрятал в надежде, что когда-нибудь подарю его тебе. Вот, взгляни. Надеюсь, он тебе понравится.

Я развернул сверток, который нес на спине, и достал гладкий нефритовый браслет. Он ярко засверкал в лучах заходящего солнца.

– Хочешь узнать, что еще лежит в свертке? – Я усмехнулся. – Куча хороших вещей. Я ношу их с собой уже много лет. Сохранить их было нелегко. Вот, взгляни.

Я принялся доставать из свертка вещи, связанные с дорогими моему сердцу воспоминаниями: письма на английском, которые Цици писала мне в школе; кассеты курса «Новая концепция английского» – ее подарок; плакаты «Токийской любовной истории»; локон, который я вымолил у нее, когда мы стали встречаться; лиловая заколка, которую она носила на площади Тяньаньмэнь; несколько фотографий, на которых мы изображены в Нью-Йорке; письмо на «революционном» китайском, которое она прислала мне в эпоху культурной революции…

Я внимательно осматривал каждую вещь. Я словно смотрел через временной телескоп на мгновения, которые отстоят друг от друга так же далеко, как и разные галактики, или нырял в море истории в поисках забытых сокровищ на затонувших кораблях. Далекие годы глубоко погрузились в слой времени, превратились в неразличимые окаменелости. Но, возможно, они – семена, которые проклюнутся после многолетнего сна и пробьют твердую корку наших душ…

Наконец в самой глубине свертка я нашел экземпляр «Сезона цветения, сезона дождей». Цици оставила эту книгу у меня дома, когда еще училась в средней школе и приехала к нам в гости. Я уже давно не перечитывал ее. За пятьдесят с лишним лет страницы книги стали желтыми и хрупкими. Я взял книгу в руки, погладил обертку, которую сделала для нее Цици, и восхитился ее почерком. Гладкая бумага плаката показалась странно знакомой, словно я открыл тоннель, который ведет в прошлое.

Я раскрыл книгу, намереваясь прочесть несколько страниц, но моя рука наткнулась на что-то странное. Я присмотрелся: между оберткой и обложкой книги что-то застряло.

Я осторожно развернул обертку, но недооценил хрупкость книги: обложка оторвалась, и наружу, словно цветная бабочка, вывалилась прямоугольная карточка. Немного потанцевав в лучах солнца, она упала на землю.

Я поднял ее.

Это была фотография с высоким разрешением – возможно, сделанная с помощью цифровой камеры. На ней в ночном небе взрывались фейерверки, а вдали находился сияющий экран, на котором можно было разглядеть очертания великолепного стадиона. Я его узнал: это было «Птичье гнездо». На переднем плане виднелись люди в разноцветной одежде с шариками, китайскими флагами, сахарной ватой и попкорном в руках. Все смеялись, показывали куда-то, гуляли…

В центре фотографии стояли, взявшись за руки, двое детей лет четырех – мальчик в серой куртке и девочка в розовом платье. Их подсвечивал фейерверк, и улыбки на их лицах были чистыми и невинными.

Я долго смотрел на фотографию, а затем перевернул ее и увидел ряд изящно написанных от руки иероглифов:

«Красавица скоро поедет домой. Счастливо, мой Серый волк». В конце строки стоял графический смайлик.

Более пятидесяти лет назад Цици спрятала этот подарок для меня в книге, которую она «забыла». Я так и не развернул ее.

Я вспомнил свой последний разговор с Анной.

– Что она сказала перед смертью?

– Она бредила… Она сказала, что вернется в ваше общее прошлое, в то место, где вы впервые встретились, и будет ждать вас там. Я не знаю, что она имела в виду.

– Возможно, все мы когда-нибудь вернемся туда.

– Куда?

– К истокам вселенной, жизни, времени… В то время, когда мира еще не было. Возможно, мы сумеем выбрать другое направление и прожить еще одну жизнь.