Ночью мне снились кошмарные сны: будто мама Зейнаб приехала в Калининград и, стоя под дверью нашей квартиры, плакала и причитала. Ее слезы тут же превращались в пчел, впивались в мое лицо и тело и больно жалили. Я отмахивалась от пчел, но их становилось все больше, и они жалили, жалили и жалили меня.

Я проснулась, ощущая реальную боль от укусов. Но кроме единственного комара, противно жужжащего в спальне, я ничего не обнаружила. Я заснула снова, и кошмары вернулись. Мне снился загробный суд, где перед престолом судьи Осириса находятся великие Весы Правосудия. Весы держал Анубис, бог с головой шакала, а приговор выносил мой отец Петр. Перед Весами стояла Карина, и мой отец, вытащив сердце из ее груди, положил его на весы. На другой чаше весов лежало страусиное перо. Сердце моей подруги-соперницы, отягощенное грехами и преступлениями, было похоже на маленький камень, но оно перевешивало перо справедливости. На Карину набросилось чудовище Амту – лев с головой крокодила – и начало смачно пожирать ее. Я стояла за стеклом, наблюдая за этим зловещим судилищем. Я боялась, что меня заметят, но не могла убежать и спрятаться. Холод ужаса сковывал мне руки и ноги.

Следующей на очереди стояла моя Эльхам. И опять мой отец вынул сердце из ее груди и положил на весы. Сердце было таким огромным, что едва поместилось на чашу весов. Однако оно оказалось легче страусиного пера. Моя Эльхам была чиста и безгрешна. Я была счастлива, что она жива и не будет съедена чудовищем. «Эльхам! – что было силы закричала я и колотила руками в стекло. – Эльхам! Иди сюда! Господи, ты жива! Как я рада видеть тебя!» Мне оставалось только протянуть руку и вывести ее оттуда, чтобы обнять и скорее отвести к ее дочерям. Я тянулась к ней изо всех сил, но она медленно растворялась, улыбаясь мне.

Я проснулась в испарине и слезах. К чему мне так явно приснилась мама Зейнаб? Что значили ее слезы-пчелы?

Целый день этот сон не выходил у меня из головы. К вечеру Борис начал канючить:

– Я хочу к папе... Когда мы поедем к папе?

А малышка Амира расплакалась не на шутку, вторя брату:

– Где мой папа... Я хочу к папе...

Я поняла, что Зейнаб приснилась мне не случайно. Она звала меня домой, в Египет.

«Что там Камис сказал про суд? Тридцатого июля... Это в конце недели. Через пять дней».

В голове крутились картинки. Погибшая от своей безумной любви Карина. Раскаленная жуткой жарой площадь, где в здании джилля томились арестованные мусульмане и мой Алекс. Митингующие родственники в длинных, хлопковых галабиях. Умершая мама Зейнаб, которая не могла сейчас поддержать сына и плакала у моей двери. Эльхам, которая, не задумываясь, бросилась под пули, спасая меня. Слова Алекса, сказанные им четыре года назад о нашем еще не родившемся тогда ребенке: «Он – сын великого Египта!»

Каждая русская – немножко жена декабриста. Ревность, обиды, жалость к себе – все улетучилось из моего сердца. Мой красивый, успешный египтянин, мой любимый муж попал в беду. Я была готова лететь спасать Алекса сию же секунду, не раздумывая.

На следующий день я купила дорогущий билет до Каира и через три дня уже прощалась со всеми друзьями в аэропорте. И опять взлетали над головами мои маленькие египтяне Борис с Амирой, и опять были объятия, слезы и поцелуи.

* * *

В Каире нас с детьми встретил Камис на огромном джипе. По дороге он рассказал, что Алекс хотел вылететь за нами сразу же после моего отъезда и забрать нас домой в Александрию. Однако в июне в Каире и Александрии начались массовые аресты и преследование «Братьев-мусульман». Сотни активистов движения сидели в тюрьмах. Практически все лидеры партии находились под следствием. Алекс не хотел меня расстраивать, поэтому ничего не сообщал об этом.

Мы вернулись домой в Александрию. Я медленно обходила комнаты нашей огромной квартиры. Перед глазами всюду, куда бы я ни посмотрела, был мой Алекс. Вот он курит у себя в кабинете. Плещется с детьми в ванной. Режет арбуз на большом мраморном столе. А вот он со мной в постели...

Амира с Борисом, как две борзые, носились по дому, визжа от радости. Они прыгали на своих кроватях, целовали игрушки, подбегали ко мне, с двух сторон обнимая меня. Малыши не могли объяснить своих чувств, но я видела, как они благодарны за возвращение домой.

Тридцатого июля Камис заехал за мной рано утром, после рассветной молитвы муллы. Оставив детей с няней, я поехала в Каир, туда, где проходил процесс над «Братьями-мусульманами».

Мы приехали рано. До начала суда пришлось ждать еще три часа. Я очень волновалась. В старинном здании Государственного Суда было столько народу, что тесно было не только сидеть и стоять, но даже дышать. Камис уверенно протискивался вперед, предъявляя охранникам на входе корочки адвоката. Я шла за ним след в след. На мне были плотные белые джинсы и темно-вишневая, свободная блуза с капюшоном из тончайшего хлопка. Капюшон покрывал голову, скрывая волосы, завязанные в узел. Темные очки в оправе вишневого цвета я надела специально: знала, что буду плакать.

Мы заняли места в первых рядах перед кафедрой судьи. Кругом стояли военные. Офицеры выстроились шеренгой вдоль всего зала.

Когда под конвоем начали вводить подследственных, а их было человек семьдесят, все пространство загудело, как встревоженное осиное гнездо. Офицер, стоящий за кафедрой, громко потребовал тишины. Жужжание притихло, но не улеглось. Всех «братьев» вели в специально отведенное место, огороженное толстыми железными решетками от остального зала. Между мной и входящими «братьями» было метров пять – и несколько военных.

Я искала глазами Алекса и не находила, но сердцем чувствовала, что он должен быть здесь. Я всматривалась в каждого мужчину, но мужа узнать не могла.

Ни одна мусульманка не сделала бы то, что русская. Я встала и ринулась вперед, разрывая жужжащую тишину криком:

– Алекс! Я здесь! Я люблю тебя! Алекс!

Видели бы вы эту сцену! Ко мне навстречу бросился черноволосый бородач – я никогда не видела мужа таким, он брился начисто; но это был он, похудевший, с бешено горящими глазами. На нем были черные брюки и рубашка, которую я узнала бы из тысячи других: сколько раз я отглаживала этот воротничок и манжеты!

Один страж с автоматом наперевес мгновенно загородил дорогу Алексу, а другой преградил путь мне. Я упала на колени между двумя стражниками. В ту же секунду Алекс стоял на коленях передо мной. Наши руки сплелись в крепком объятии, а губы слились в поцелуе. Я не помню, сколько это длилось. Может, минуту, а может, только миг.

Нас растащили по разные стороны. Рядом с Алексом встал стражник, а меня взял за руку Камис.

Семьдесят «братьев» стояли, плотно прижавшись друг к другу, потому что места за решеткой было недостаточно. Руководителей движения, высокообразованных, интеллигентных профессоров, врачей, бизнесменов, преподавателей школ власти держали в клетке, как зверей, и угрожали им автоматами.