Около пяти вечера, когда к мясному прилавку выстроилась небольшая очередь и Маша совершенно замоталась, в магазин вошел еще один посетитель. Она не обратила на него внимания – не имела привычки вертеть головой и разглядывать каждого входящего. Зато он, углядев белокурую, а не рыжую женщину за прилавком, остолбенел, потом нерешительно двинулся к ней. Маша вертелась как заведенная, отрезала куски по сто и двести граммов, взвешивала целые палки, хлопала на прилавок жестяные банки тушенки, кричала в подсобку: «Сосисок индюшачьих!» Она не видела мужчины, пока тот не поравнялся с ней, и она не спросила автоматически:

– Вам?

– Мне? – улыбнулся он.

Маша и бровью не повела, узнав знакомого. Указала на очередь:

– Видишь, сколько народу? Неужели не мог попозже зайти?

– А я зашел за пивом, не думал, что ты работаешь… – заметил мужчина.

Ему было на вид лет тридцать. Хорошо одетый, щуплый, невысокий, с вытянутым острым личиком, сильно смахивавшим на крысиное. Она пожала плечами:

– Ну и что? Я подменила Оксану.

– Ладно, тогда кинь мне вон ту нарезку… – Он показал пальцем на прилавок. – А больше ничего не скажешь?

– А что тебе сказать? – равнодушно откликнулась она. – Не видишь – очередь!

– Например, зачем ты решила эту ночь не работать? Можно узнать?

– Нельзя, – отрезала она и спросила женщину, проявлявшую нетерпеливое беспокойство: – Вам?

Взвешивая копченую колбасу, она почти спиной услышала:

– Ты же не первый раз так делаешь?

– Так, – обернулась она. – Отойди в сторону и подожди. Немного освобожусь – поговорим. Если тебе так хочется. Вам? – обратилась она к следующему покупателю.

Мужчина послушно отошел в сторону, купил пива и стал прихлебывать прямо из горлышка, попутно беседуя с продавщицей в кондитерском отделе. Он знал всех более-менее привлекательных девушек в этом магазине. Продавщица охотно кокетничала и что-то шептала, показывая глазами на Машу.

Только через полчаса возле мясного прилавка народу стало поменьше. Маша, казалось, была не рада этому. Она бросила косой взгляд на ожидавшего кавалера. Тот быстро подошел и спросил:

– Ну так как?

– Никак. – Она достала из кармана халата зеркальце и заглянула в него, проверяя, не потекла ли помада.

– Что значит «никак»? Ты что собираешься делать этой ночью?

– А ты мне кто, чтобы спрашивать? – ехидно заметила она. – Папа, дядя, дедушка? Мне, слава богу, давно уже никто не указывает, с каким мальчиком дружить.

– Я тебе тоже не указываю, – презрительно ответил он. – Мне просто интересно, если у тебя кто-то завелся, почему не скажешь прямо?

– Что? – рассеянно ответила она.

Он разозлился, отчего стал еще больше похож на крысу:

– Я приходил третьего вечером, тебя не было. Четвертого – тоже. Можешь объяснить, зачем тебе понадобилось меняться с Оксаной?

– Не могу.

– У тебя есть кто-то.

– Ну и что? – не вытерпела она. – Ты кто такой, чтобы меня проверять? Если я полгода назад с тобой переспала, ты можешь ставить мне условия? Для меня это вообще ничего не значит. Если я это сделала, значит, мне так хотелось. А если я этого больше не делаю, значит, мне больше не хочется. Чего тебе от меня надо?

– Ах ты! – сдавленно, не повышая голоса, произнес он. – Дешевка! С чего это я тебя за порядочную считал?!

– Иди, иди… – Ее темные глаза снова стали равнодушными и непроницаемыми. – Поищи себе другую подружку. Только подбирай по росту, а то в постели неудобно…

Взбешенный, он вылетел из магазина. Остальные продавщицы проводили его пристальными взглядами и тут же переглянулись между собой – понимающе, с улыбками. Маша снова посмотрела в зеркальце и мизинцем поправила помаду. Перевела взгляд на дверь. И шумно, горестно вздохнула. За стеклянной витриной, на улице, стоял ее муж. Старый, небритый, расплывшийся. В грязной клетчатой рубахе и спортивных штанах. Ее крест. Ее позор. Двенадцать лет ее жизни. Он выискивал Машу взглядом, а найдя, виновато заулыбался, помахал рукой, делая знаки «выйди!» В магазин он входить не решался, знал, что она поднимет его на смех, отругает, выгонит. Маша вздохнула, глянула на девушку за соседним прилавком, где торговали молочными продуктами:

– Слушай, я на пять минут выскочу. Если что, обслужи, а?

– Иди, – та с интересом посмотрела на витрину. Все в магазине знали мужа Маши в лицо и удивлялись, что красивая женщина нашла в таком чудовище. – Проверка документов?

Маша только рукой махнула. На улице она остановилась перед супругом, уперев руки в боки, в классической позе всех жен алкоголиков.

– Ну?

– Маш, я… Прости, это…

– Проверил? Не к любовнику пошла? Зачем явился?

– Маш… – Его небритый подбородок вдруг затрясся, в глубоких складках нижних век показались слезы. – Я обижаю тебя, прости… Я тебе давно хотел сказать…

– Подумаешь, новости, – ответила она довольно резко, но внимательнее всмотрелась в его лицо. Слезы – это было что-то новенькое. Да еще «прости». Обычно он выражал свою вину молчанием, не любил извиняться, да она и не требовала. – Что ты мне хотел сказать?

– Про Игоря…

– Про него?!

– Да, я, это… Он умер, конечно, теперь уже можно…

– Что можно-то?! – Она возбужденно теребила пуговицу на своем халате, не сводя с мужа глаз. – Что ты болтаешь?

– Он тогда, знаешь… – с трудом говорил тот. Видно было, что каждое слово отрывалось с кровью. – Ну, когда нас застал…

Она молчала, даже пуговицу перестала откручивать. Глаза казались двумя безжизненными провалами на белом лице. Мужчина поднял на нее умоляющий взгляд и прошептал:

– Маш, я же сам никогда бы до тебя не дотронулся… Это он сам мне сказал…

– Что?!

– Он сам.

Она помолчала, потом мотнула головой:

– Ты пьян, как свинья. Иди домой, проспись. Лучше бы не извинялся.

– Маш, не веришь?! Он сам мне тогда сказал: «Она, на тебя обращает внимание и всякое такое… Ты ей нравишься больше, чем я…»

– Да ты рехнулся?

– Игорь рехнулся, а не я! Я ему не поверил. А он мне несколько дней подряд твердил: «Отец, я от нее отказываюсь, я ее не люблю, а она тебя любит… Давай, смелее действуй…» Ну, ты пришла к нему, а его дома нет… Помнишь сама… Я тебя чаем поил, а потом…

Она тяжело дышала. Потом рванула пуговицу. Пуговица осталась у нее в руке.

– Потом он с матерью вдруг вернулся, я не ожидал… А мы с тобой вроде как… И сама знаешь… Ну да, я виноват…

Она положила пуговицу в карман. Едва двигая помертвевшими губами, спросила: