По данным главнокомандования Добровольческой армии, силы Северо-Кавказской большевистской армии исчислялись в сентябре месяце 1918 года свыше 90 000 бойцов при 124 орудиях, которым противостояли 35–40 000 штыков и шашек Добровольческой армии при 89 орудиях. Борьба при этом была упорная. Часто станицы, сегодня занятые одними, завтра переходили в руки других.

Что происходило в самих станицах?

Еще незадолго до приближения фронта в каждой станице и в хуторах образовывались повстанческие отряды с заранее намеченными командирами, вахмистрами, урядниками-взводными и пр.; свои пластунские части, своя кавалерия, – каждому определялась его роль… Если отряд красных в станице был не особенно сильным, выступление повстанцев делалось, не ожидая прихода белых; в другом случае выступали уже в поддержку белым, пришедшим в станицу, и вместе с ними гнали красных. Если красные успевали получить подкрепление и занимали станицу, повстанческие отряды отступали уже с белыми, а над оставшимися семьями красные творили суд и расправу, как правило, жестокую, с издевкой.

– Беги! – предложили приговоренному к смерти старому бывшему атаману станицы, – уйдешь – твое счастье…

Бросившегося бежать атамана один из судей же догнал и снес ему шашкой голову. Свидетели сцены были поражены, что дородная атаманская фигура уже без головы пробежала еще некоторое расстояние и лишь потом рухнула на землю.

Когда станицу обратно заняли белые, то расправа происходила и с другой стороны.

Случалось, что вновь занимали станицу красные, опять волна расправы большевистской, еще более жестокой.

Наученные горьким опытом, уходили теперь вместе со своими «повстанцами» и их семьи, с домашним скарбом, иногда даже с живностью, со всем, что успевали захватить. Да так неделями и месяцами блуждали табором в тылу своих, в ожидании, когда вновь отвоюют родную станицу.

Конспирировали теперь обе стороны: и возлагавшие надежду на белых, и сочувствующие красным. Творились тягчайшие уголовные преступления, по понятиям, конечно, нормального времени.

Дядя из белых, выехал в степь вместе с красным племянником, – последний (племянник) вернулся домой живым и торжествующим, а бездыханного дядю привезли на повозке сами лошади, хорошо знавшие дорогу к дому. У дяди смертельная рана в затылок от пули из револьвера племянника. Из родных убитого никто и заикнуться не посмел о расследовании этого дела.

В жизнь проникал звериный обычай. Лично тебя пока что не трогают, молчи, таись, – придет время, посчитаемся… Чем ниже по моральному облику был человек, тем более звериную форму принимали его поступки. Одного такого в родной станице принуждены были арестовать свои же станичные власти и отправить в город в тюрьму, там он заразился тифом и умер. Отец привез тело в станицу похоронить. Ни одна душа из станичников, кроме родного отца, не пошла за гробом.

Кровавой борьбой была охвачена вся жизнь на Кубани. Могли ли мы добровольцам (или добровольцы нам) поставить вопрос ребром: или соглашение, или разрыв? Конечно, нет. (Деникин А. И. Очерки русской смуты. Т. III. С. 209.)

Трудно было тому же Бычу после описанной выходки генерала Деникина идти по встретившейся надобности снова в штаб главнокомандующего для «совместного рассмотрения вопросов». Но Быч это делал, и другие это делали.

Чтобы помочь каждому члену правительства освободиться от нежелательных ведомственных сотрудников, чтобы с большей осмотрительностью подобрать новый штат служащих, совет Краевого правительства в начале же августа месяца постановит, считать уволенными со службы всех чиновников, не отказавшихся от службы у большевиков, предложив, однако, всем желающим из них подать прошение об обратом приеме на службу. Мера в целом оказалась целесообразной, вызвавшая, однако, в отдельных случаях недоразумения и даже обиду.

У меня, например, по ведомству земледелия был такой случай со служащими Кубанской опытной станции табаководства и других технических культур.

Заведующим этой станцией был очень почтенный и очень уважаемый и большой специалист в свой области А. В. Отрыганьев. Подобрал он себе сотрудников из числа хорошо научно-подготовленных специалистов этого дела. Учреждение весьма удачно выполнило свое дело. Мне нравилось бывать у них. И вот получаю специальное приглашение директора прибыть к ним. С особенной предупредительностью все показывали мне, давали исчерпывающие объяснения на мои вопросы, а потом все собрались в кабинете директора, и один за другим все, включая директора, подали мне прошения об отставке.

Отрыганьев, вручая свое прошение, подчеркнул, что все они полагали, что их научная работа не должна зависеть от перемены властей, что работа ими ведется для пользы всего населения края и для государства.

Прошения их я всем им вернул, попросил продолжать полезную работу, но обратил их внимание, что решения общеполитического порядка трудно сочетать с индивидуальными переживаниями. За оградой опытной станции из-за политики проливается кровь и гибнут тысячи жизней…

Моя ведомственная работа, как и до выхода в поход, распределялась между Краевым контролем и Ведомством земледелия.

Освободиться от ненужного, а иногда и вредного элемента мне, отчасти, удалось.

Так получилось именно в отношении ведомств контроля и земледелия, но мне пришлось встретиться и с особым явлением: как бы тоже обслуживающими интересы края, своего рода межуемычными учреждениями, по задачам своим и по бюджету как бы болтающимися в межканцелярском пространстве. С ними было много хлопот.

Таким оказалось, например, особое статистическое бюро, учрежденное еще старой государственной властью для производства сельскохозяйственной переписи в крае. Работа его затянулась. Началась перемена властей, потом – гражданская война: то одна часть области занята враждебной существующей в Екатеринодаре власти, то другая.

Между тем ценность уже произведенной статистической работы вне сомнения, нужно привести ее в порядок, цифровые данные закончить. Кто-то из правительства этим должен заняться, добыть ассигновку на нее и наблюсти за расходованием средств, за производством работы.

Совет правительства, по настойчивому ходатайству заведующего этим бюро некоего господина К., «прикомандировал» его к моему ведомству. Как в принципе временное учреждение оно должно было жить по срочным ассигновкам. А сам же господин К. оказался неуживчивого характера и с большой фантазией. Жалобы на него шли изнутри учреждения и извне. В смысле численности персонала бюро его как будто бы должно приобрести статическое положение, а у него в один месяц больше служащих, в другой – меньше. Как правило, первое явление наблюдалось чаше, чем второе. После выяснилось, что он просто оказывал приют безработным своим знакомым.

Еще был (после нас остался) совет обследования и изучения Кубанского края.

Предприимчивый человек, заведующий особым отделом «маслопродукта» при центральном продовольственном органе старого правительства Пр. придумал простой способ «накопления» средств для его ведомственных нужд. Был установлен особый денежный сбор на всякий вывозимый из Края пуд подсолнечного масла, товара по моменту наиболее ходкого. К тому же в последние месяцы существовании всероссийского Временного правительства контроль на местах ослабел. И местные власти тоже были в состоянии перманентного формирования. В распоряжении Пр„этого заведующего отделом «маслопродукта», оказались значительные суммы денег. Он стал «меценатом». Под его председательством и сформировался «совет обследования». Тут собрались очень видные по местному масштабу специалисты-почвоведы, химики, рыбоведы, горняки. Реквизировали под учреждение здание, отделы учреждения обзавелись лабораториями, составили обширную библиотеку (по преимуществу из книг, свезенных в комиссариат милиции после обысков в частных буржуазных квартирах). Эти «библиофилы» из Совета обследования как-то сумели получить эти книги для своей библиотеки…