Он не знал, как относиться к Девкалиону. С ним поделились фамилией Франкенштейна, которую пока не сообщали ни людям в доме Сэмплсов, ни работникам KBOW. Будучи издателем и редактором, Эддисон Хок жил информацией, он работал с ней, однако впервые столкнулся с опасностью информационной перегрузки.

Когда Эддисон услышал, что дюжину младших детей Всадников – возрастом от четырех до одиннадцати – забирают в дом Эрики, то понял, что речь идет о красивой хладнокровной женщине, с которой чуть раньше столкнулся у булочной Джима Джеймса. Он не знал никакой другой Эрики в Рейнбоу-Фоллс. Поэтому вызвался отправиться с Девкалионом, чтобы остаться с Эрикой, помочь ей с этими детьми и теми, кого привезут позже.

Детей усадили на скамейках в задней части фургона, Эддисон ехал в кабине с Девкалионом. Ему дали понять, что гигант знает короткий путь, способ объехать оцепление на дорогах, но этот вид перемещения – телепортация – был таким же беспрецедентным, как и все, что произошло сегодня днем. Ведя машину по подъездной дорожке Сэмплсов в сторону улицы, Девкалион сказал что-то о стреле времени, непрерывной на квантовом уровне, о том, что каждый миг содержит одновременно все прошлое и все будущее. А потом они, повернув влево, на улицу, в ту же секунду очутились на подъездном пути к дому Эрики, в четырех милях к северу от города, и припарковались у крыльца ее особняка.

Явно осознавая, что Эддисон шокирован до полного ступора, Девкалион сказал:

– Вселенная началась с невыразимо плотной точки материи, которая была мыслью – концепцией – в той же мере, что и материей. После Большого взрыва, расширения во всех направлениях на протяжении миллиардов лет точка материи стала Вселенной, известной нам. Но на фундаментальном уровне, поскольку она все время присутствует в полном объеме в любой отдельно взятый момент, Вселенная все еще является той самой плотной точкой, равно как и всем тем, чем успела стать за период расширения. Поэтому, будучи огромной, Вселенная одновременно и мала, а все места прошлой точки являются одним и тем же местом. Дом Сэмплсов находится на расстоянии шага от дома Эрики, который в шаге от Гонконга, в шаге от Марса. Достаточно только знать, как жить в реальности Вселенной в обоих состояниях ее существования.

Эддисон был человеком текста и слова, но в этот миг лишился дара речи. Затем сказал:

– Я выведу детей из фургона.

Эрика ждала их на крыльце.

Когда Эддисон последовал туда с ребятишками, она, похоже, удивилась – и, как ему показалось, была рада – его появлению.

Холодный ветер сушил губы, щипал за щеки, между тем Эрика все равно задержала детей Всадников на крыльце, старательно объясняя им, что в доме они встретят еще одну маленькую девочку, такую же, как и сами, но, кроме того, очень особенного маленького мальчика. Этот чудесный маленький мальчик, сказала она, пережил много страданий, в основном потому, что отличался от других детей. Она сказала, что он очень стесняется своей внешности, что его чувства легко задеть и что он всегда хотел иметь друзей и быть для кого-то другом. Ей известно, что все дети Всадников знают об Иисусе, и она напомнила им о том, что Иисус ценил доброту, а не внешность. Он ценил доброту даже больше хорошей поездки на славной лошади. Эрика сказала, что как только они узнают этого особенного маленького мальчика, то полюбят его. Но заметила также, что, если он вдруг покажется им очень страшным после того, как они его узнают, это случится лишь потому, что он улыбнулся. У него очень неудачная улыбка. Он попытается не улыбаться, ведь не желает пугать людей, однако иногда он просто не в силах сдерживаться. Так что, если вдруг покажется, будто он хочет проглотить всех заживо, не нужно пугаться, он всего лишь так улыбается.

Дети очень обрадовались возможности познакомиться со столь чудесным маленьким мальчиком и делились предвкушением друг с другом, а вот Эддисон был вовсе не уверен, что тоже будет рад знакомству.

Люди, созданные в лабораториях, ненасытные насекомые, Франкенштейн и его двухсотлетнее создание, телепортация или нечто похожее на нее. Слишком много чудес для одного вечера.

Эрика улыбнулась ему, ожидая, пока дети снимут свои облепленные снегом ботинки, и он решил принять ее приглашение. Она позвала всех внутрь, через фойе, через арку, в гостиную, где прелестная маленькая девочка стояла рядом с тем особым мальчиком, которого, по всей видимости, Иисус желал бы видеть всеми любимым. Мальчик оказался неизмеримо более «особенным», чем ожидал Эддисон Хок, и если слово «мальчик» вообще было к этому применимо, то словари Эддисона так безнадежно устарели, что их следовало просто-напросто сжечь за ненадобностью.

* * *

Никто из детей не закричал. Это удивило Джоко. Все они ахнули. Но и только. Ах. Никто не бросился искать ведро. Или палку. Или духовку, чтобы его испечь. Некоторые ахнули дважды, некоторые улыбнулись, хотя и странной улыбкой. Никого не стошнило. Глаза у них были очень большими, но не такими огромными, как у Джоко. Все они казались удивленными, да и только.

В первый миг Джоко не понял. Потом понял. Они не интересовались им. С чего бы? Дети просто с первого взгляда узнали особу королевской крови.

Одной рукой указывая на хозяйку чайного приема, Джоко сказал:

– Для меня величайшая честь представить вам ее королевское высочество, принцессу Крисси, дочь короля Монтаны.

Слушая Грейс Ахерн, Салли Йорк хотел стать героем криминального чтива, как часто бывало с ним раньше, в лучшие моменты его насыщенной жизни. Его натура формировалась под влиянием подростковых приключенческих романов, которые Салли начал читать с восьми лет. Он проглатывал их сотнями. В юности подсознательно стилизовал себя под отважных персонажей этих книг, а когда понял, что делает, решил: гораздо веселее будет сознательно стилизовать себя под них. Он знал, что некоторые люди терпеть его не могут. Но был знаком с как минимум тысячей тех, кто подражал Холдену Коулфилду из «Над пропастью во ржи» и при этом представлял собой те самые самодовольные пустышки, которых якобы презирали. Поэтому Салли пришел к выводу, что сам он справляется вполне неплохо. Теперь же, когда Грейс Ахерн рассказывала свою историю, Салли Йорк среагировал в лучших литературных традициях: он почувствовал, что его кровь кипит от ярости, сердце трепещет в предвкушении приключений, селезенка вздувается от праведного гнева, позвоночник выпрямляется от храбрости, желудок сводит от доброй доли здорового страха, того, что не слабит кишки.

Грейс, чертовски привлекательная женщина, стояла в шаге от кладовой и отчаянно цеплялась за Тревиса, проявившего себя как галантный мальчик. Они хотели выбраться из кухни, подальше от коконов, но женщина отказалась, настояв на том, что им следует сперва понять, а потом уже действовать.

Такая демонстрация силы духа и быстроты реакции делали ее еще более привлекательной. Даже с резкими, искажающими черты тенями от косых лучей фонариков она выглядела так, что сердце сжималось, и он знал: в любом другом освещении она будет еще красивее. Салли заметил, что наблюдает за Брюсом Уолкером почти так же внимательно, как за этой чудесной женщиной, пытаясь определить, так ли точно она подействовала на писателя. Впрочем, не важно, очаровала ли Грейс Ахерн их обоих, поскольку оба они слишком стары для нее и было бы глупо считать иначе. Конечно, в семье Салли были мужчины, перевалившие отметку в сотню лет и оставшиеся при этом в хорошей физической форме, активными и с ясным умом. Некоторые работали и после столетнего юбилея. Но это не важно. Потому что они оба слишком стары, чтобы очаровать ее так же, как она очаровала их, и все, точка.