– В прокуратуре мне сказали, что его не будут привлекать куголовной ответственности, – пояснил Степанцев. – Ему осталось жить несколькомесяцев, он все равно не доживет до суда. Но мы переводим его в обычную больницу,где он будет лежать в палате на восемь человек. Для него это самое страшноенаказание. Боюсь, что он просто не сможет находиться там долго. Но это тотслучай, когда человек сам выбрал себе судьбу.

– Да, – печально согласился Дронго, – похоже, вы правы. Еслибы он узнал, где все это время находился код ячейки, который он искал, емустало бы совсем плохо. Он записан на фотографии сына Казимиры Станиславовны. Насамом деле тот получил звание генерала только спустя три года после той даты,которая стояла на фотографии. А числа означали код, который она никогда бы незабыла – ведь он был записан на фотографии ее сына.

Дронго немного замешкался, словно не решаясь произнестиследующую фразу, и наконец изрек:

– У меня будет к вам большая просьба. Я хочу провести одинвыходной день в вашем учреждении. Желательно – воскресенье.

– Можете приезжать в любое время, – предложил ФедорНиколаевич, – вы нам так помогли.

– Вы не поняли, – сказал Дронго, – мне нужно ваше согласиена Воскресенье. Именно так, с большой буквы. На праздник, который я хочуустроить. Только попав сюда, осознаешь насколько ничтожна твоя собственнаяжизнь и как легко все может измениться.

– Что вы хотите сделать?

– Это будет мой сюрприз, – улыбнулся Дронго. – В концеконцов, я должник ваших пациентов. Почти два дня мы их мучили, допрашивали,Витицкую я даже толкнул. Хочу получить отпущение грехов, как это принято ухристиан. Вы разрешите мне это сделать?

– Пожалуйста. Но я не совсем понимаю, что именно вы хотите.

– Тогда я начну вам рассказывать, – предложил Дронго…

Это было воскресенье. Тот самый выходной день, которыйнаступает поздней весной, когда набухают почки, поют птицы и устанавливаетсячудесная солнечная погода. Еще не совсем летняя, но уже и не весенняя. Это былдень, когда Дронго собирался отдать все долги. Это был день, который он готовилвсе предыдущие две недели, не жалея ни сил, ни средств.

В это необычное утро Федор Николаевич Степанцев разрешилвсем пациентам, кто мог держаться на ногах, выйти и занять свои места наскамейках, словно в театре, перед началом самого интересного спектакля в ихжизни. На первой скамейке уселась Шаблинская, успевшая привести себя в порядоки сделать настолько элегантную прическу, что было непонятно, как можно былообойтись без помощи профессионалов, чтобы создать подобный «ансамбль» из ее ужередких волос. Ярушкина, которую подруга заставила переодеться в праздничноеплатье, словно предчувствуя, что? именно здесь произойдет, все время улыбалась.Она была тоже красиво причесана. Рядом с ними сидел Угрюмов. Ему нестерпимохотелось курить, но он сдерживался, памятуя о том слове, которое дал главномуврачу. Сегодня он был тщательно выбрит и подстрижен.

На другой скамейке расположились Эльза Витицкая и КазимираСтаниславовна, которая впервые за последние месяцы вышла из дома. Она куталасьв накидку, которую ей подарил Дронго, и улыбалась яркому солнцу, подставляялицо солнечным лучам. Ее жидкие волосы не поддавались никакой прическе, ипоэтому она была в немыслимой шляпке, которую носили модницы в пятидесятые годыпрошлого века. Витицкая была в элегантном зеленом платье, волосы спадали наспину.

Последней вышла Тамара Рудольфовна. Строгая прическа,уверенный взгляд, ровный шаг. Даже врачи и санитарки, столпившиеся вокругскамеек, изумленно ахнули, увидев ее выходящей из здания хосписа. Она наделасвой лучший серый костюм в полоску и нацепила все свои ордена и медали.Оказывается, они были все время с ней, в ее небольшом чемоданчике, который онавсегда держала при себе. Ярко светилась звезда Героя Социалистического Труда,чуть ниже размещался целый иконостас орденов и медалей. У нее было не четыре, аодиннадцать орденов и медалей. Она вышла из дома, гордо подняв голову, и,пройдя к скамейке, уселась рядом с Казимирой Станиславовной. В этот день онабыла не пациенткой хосписа, приговоренной к медленному угасанию от тяжелейшейболезни. В этот день она была тем самым Героем, о котором рассказывали легендына ее комбинате, тем самым депутатом, пробивавшим квартиры и детские сады, яслии больницы для жителей своего района; тем самым директором, который выполнялпланы уже забытых пятилеток за три года. Было видно, что ей приятно товнимание, которое ей уделяли остальные.

Никто не мог даже предположить, что в этот день рано утромВейдеманис привез в хоспис сразу двух парикмахеров. И женщины сегодня выгляделикак никогда красивыми и ухоженными, словно сама болезнь решила отступить, навремя уступая место жизни.

Первой к дому подъехала белая «Волга». Из нее вышли сразунесколько человек. Это были пожилые люди, каждому из которых было не меньшесемидесяти. Они дружной толпой двинулись к зданию хосписа, улыбаясь поднявшейсяим навстречу Ярушкиной.

– Это вы? – не верила она своим глазам. – Вы все приехали комне?

Это были бывшие сослуживцы ее мужа и их семейные друзья. Ониобступили Елену Геннадьевну, обнимая и целуя женщину, которая была не в силахот нахлынувших чувств что-либо произнести. Она только улыбалась сквозь слезы иблагодарила приехавших.

Затем подъехала следующая машина. Это был огромныйвнедорожник, из салона которого вышли режиссер, оператор и ведущая известнойпрограммы. Они подошли к Эльзе Витицкой, пояснив, что собираются сделатьспециальную передачу о ведущей, которая даже в таких невероятных условияхсумела остаться красивой женщиной и мужественным человеком. Эльза взглянула наних, посмотрела на стоявшего в стороне Дронго и заплакала от счастья. Поверитьв подобное было почти невозможно.

Третьей машиной, которая въехала через ворота, было обычноегородское такси. Водителю оплатили дорогу в оба конца. Рядом с водителем сиделмолодой человек, удивительно похожий на своего отца. Он вылез из салонаавтомобиля и растерянно остановился, глядя на поднимающегося со скамейки отца.Угрюмов не поверил своим глазам. Это был его семнадцатилетний сын. Сын,которого он не видел уже несколько лет, с матерью которого они расстались и неподдерживали никаких контактов. Сын, о встрече с которым он даже не мечтал, неимел права мечтать. Молодой человек оглянулся по сторонам еще раз.

– Чего стоишь, – весело крикнул водитель, – разве не видишь,как ты на него похож?

Угрюмов сделал несколько шагов по направлению к сыну. Инеожиданно как-то глухо зарычал. Он не крикнул, а именно зарычал, чутьпошатнувшись, с трудом сохраняя равновесие. Кто-то из врачей хотел прийти емуна помощь, но Степанцев не разрешил, останавливая этот порыв. Они смотрели намальчика. Важно было, чтобы сын сам подошел к отцу. Мальчик все еще смотрел наотца. Угрюмов снова пошатнулся, и тогда сын бросился к нему. Нужно было видеть,как отец обнимал его. Нужно было увидеть эту сцену, чтобы понять, как нуждалсяв этом мгновении обреченный на смерть отец. Когда мужчины беззвучно плачут, этосамое страшное. Угрюмов плакал, не стесняясь своих слез. Но не беззвучно. Онрычал от волнения, от нахлынувших на него чувств.