низким голосом выкрикивал грубые стишки, сопровождая их жестами, которые сплошь да рядом не имели никакой связи с их содержанием. Вот тут-то люди и взрывались дикими выкриками, солеными шутками. Зрители, освободившись от магической непонятной власти, овладевавшей ими, на какое-то мгновение разражались отрывистым хохотом, тоже начинали плясать, сотрясая пол ботинками и шлепая по доскам широкими потными ступнями. Они молотили кулаками, толкали друг друга, даже цыгана хватали за рубаху, побуждая его плясать еще и еще, они кричали ему все, что взбредет в голову, хлопали по спине широкими, заскорузлыми ладонями и дружески улыбались.

Худой, костлявый и сутулый цыган с большой головой, которую, словно черный грубый нимб, окружала жесткая шевелюра, стоял посреди толпы и виновато улыбался, показывая желтые зубы. Он попросил сигарету. Ему поднесли даже стаканчик, и он снова пустился в пляс, потешая этих простодушных и грубых людей, счастливый тем, что хоть таким образом может привлечь к себе внимание. Спустя полчаса цыган все еще плясал, а парень играл на губной гармошке, но люди, уже пресыщенные зрелищем, расходились. Наконец осталось всего несколько человек, да и те смотрели с полным равнодушием. Вдруг один из рабочих, который лежал, скрючившись на нарах, громко, на весь барак, обругал цыгана и приказал ему убираться вон. Цыган перестал плясать, но некоторое время еще было слышно, как он хриплым голосом отшучивался от насмешек рабочих. Парень с гармошкой уселся на свою кровать и, взяв несколько нот, тихо и задумчиво заиграл длинную и печальную мелодию.

Килиан, присутствовавший при всем этом, осмотрелся вокруг, отыскивая Купшу, не торопясь слез с нар и отправился в другую спальню. Но и там он не нашел его, хотя и приглядывался внимательно. Действительно трудно было найти человека в этом водовороте полуголых тел, среди тяжелого дыма, который стоял в помещении неподвижными слоями, несмотря на открытые окна, среди шума и необычайной жары, среди выкриков, грубых раскатов смеха, во всей этой атмосфере, пронизанной острыми запахами. Лет пятнадцать тому назад Килиан сам был таким же рабочим и жил даже в худших бараках.

Килиан вернулся в первую спальню и сразу же наткнулся на Купшу. Тот лежал на верхних нарах совсем недалеко от того места, где сидел Килиан, наблюдая за пляской. Вероятно, Купша видел его. Это Килиан заключил из того, что Купша ничем не выразил своего удивления, когда он подошел к нему и заговорил. Купша лежал, вытянувшись поверх одеяла, и глядел на Килиана полуприкрытыми глазами. Он был в рабочих брюках и клетчатой рубахе, правую руку он заложил под голову. На висках его блестели крупные капли пота.

Килиан закурил сигарету.

— Хочешь закурить? — спросил Килиан Купшу, но так как тот не ответил, он сам протянул ему сигарету. Купша взял, разломил ее пополам, одну половину спрятал, а вторую закурил.

Оба молчали. Купша, вероятно, ждал, что Килиан объяснит, зачем он пришел, но тот молчал, словно забыл, где он находится и что намеревался сделать. Через некоторое время Килиан сказал Купше:

— Подвинь-ка ноги!

Ухватившись за боковые планки нар, Килиан подпрыгнул и уселся в ногах у Купши. Нижние нары хотя и были заняты, но на них никого в этот момент не было.

— Эй, Купша, — окликнул долговязый, заросший многодневной щетиной рабочий, лежавший напротив него. — Дай-ка мне сигаретку. А то курит один, скупердяй!

Купша посмотрел на Килиана, но тот вовсе не собирался угощать долговязого сигаретами. Возможно, он ничего не слышал. Он сидел на нарах, слегка покачивая ногами, и, кажется, весь ушел в созерцание этого однообразного движения.

Долговязый не принял близко к сердцу отказ Купши и через некоторое время спросил:

— Ты что, заболел, что ли, Моц? — Таково было прозвище Купши, хотя он и не был моцем[5]. — Сегодня не работал и вчера. Я слыхал, будто ты решил стать артистом…

— Ты не работал, Ницу? — послышался голос, идущий снизу, откуда-то слева. Килиан со своего места мог видеть только свесившуюся с нар ногу говорившего: огромную ступню с длинными, загибающимися, как когти, желтыми ногтями и штанину, подвязанную у лодыжки веревочкой.

— Совсем зачах, Ницу? — продолжал голос снизу. — Не получил ли ты из дому письмеца? Кто знает, с кем там жена хороводится…

— Его жена! — пренебрежительно хмыкнул долговязый, который то лениво ковырял в носу, то необычайно ловко прихлопывал ладонью мух. — Не знаешь ты его жену. У него жена тонкая дамочка, да! Играет в покер.

— Иди ты со своим покером! С чего это ей в покер играть? Я вот тебе скажу, чего у них там играют…

Голос снизу умолк, а долговязый рабочий, видимо усталый, больше ничего не спросил. Наступило молчание. Купша лежал не двигаясь, полуприкрыв глаза. Килиан с отсутствующим видом, погруженный в свои мысли, сидел на нарах, словно он пришел в этот барак именно для того, чтобы получить возможность сосредоточиться. Прошло довольно много времени, прежде чем снова раздался голос снизу, такой тягучий и бесцветный, как будто человек говорил, преодолевая невероятную усталость:

— Ты знаешь, что у них там играют?

— Чего? — откликнулся долговязый, который, видимо, испытывал такую же усталость.

— У них там, — медленно, словно нарочно растягивая слова, продолжал голос, — играют больше всего «халарипу». Это у них вроде национального танца.

— Врешь ты все! — сказал долговязый, прихлопывая муху.

— Я вот тебе расскажу, что это за танец, — продолжал невозмутимый голос — Соберется их там много-много на площади, все разодетые, как на праздник, и встанут вроде как колесом, ну так же, как у нас танцуют сырбу. Потом по команде начинают сучить ногами да еще частушки выкрикивать. Так вот и дрыгают ногами и кричат, пока кто-нибудь из примарии или из народного совета не придет и не разгонит их. Это у них и называется «халарипу», и танцуют они так каждое воскресенье после обеда.

Долговязый ничего не ответил, с презрительной миной продолжая ловить мух. Несколько раз наступала почти полная тишина, и тогда слышно было, как лежащий внизу рабочий чесал ногу о стойку нар и как он бесконечно долго зевал.

— Эй, Купша, — окликнул лежащий внизу рабочий, — нет ли у тебя фотокарточки? Показал бы нам свою жену. Слыхал я, что есть у вас там красивые бабы.

— Почему бы им не быть? — отозвался долговязый, который оставил мух в покое и принялся чесать пятки. — Пойди на базар да и купи, как у нас капусту покупают…

— Ну уж! — лениво возмутился голос снизу. — Как это купить на базаре? Ты что, сдурел?

— А вот мой шурин своими глазами видел, как покупают. Ну прямо как на базаре, только вместо кукурузы покупаешь бабу, а