Короче говоря, все или почти все на нашей посудине в результате узнали о беглеце, кроме Джикса и баб. Только через много месяцев его обнаружила самая большая идиотка и все испоганила.

В конце осени мы пристали в Касабланке. Удивительный город, где моряки, с чьей бы они ни были посудины, стоило только сунуться в кабачок парню в немецкой форме, дружно запевали "Марсельезу". Я это видела в фильме, который потом посмотрела в Америке. Фредерик побоялся сойти на берег, чтоб его не сцапали петэновцы, а я, как вы уже знаете, по натуре не туристка. Как всегда, на "Пандоре" появилась свора холуев и стряпчих, с которыми Джикс просиживал дни, а случалось, и ночи напролет в своей каюте. Кажется, он закупал беспилотные самолеты или еще какие-то летающие гробы, черт его знает. О своих делишках он не слишком откровенничал, разве что мог поболтать о кино. Поначалу я допытывалась у Фредерика, что он думает о Джиксовых делишках. Ему было наплевать, как, впрочем, и всей компашке, которая тратила свои извилины разве что на игру в скрэббл.

До конца года мы проболтались в порту, и все было отлично. Но вдруг, в день святого Сильвестра, когда мы готовились к новогоднему ужину, на "Пандору" нагрянула французская морская полиция. Как снег на голову. Фредерик едва успел смыться в свою шахту. Здорово повезло, так как на этот раз именно его-то и разыскивали. Мне было просто стыдно за своих соотечественников. Морских полицейских я не виню, такая уж у них поганая работенка, и делали они ее спустя рукава. Но с ними еще была одна тыловая крыса, зануда и горлопан, болван из болванов. Его подручные, наверно, сами не могли взять в толк, чего это он вдруг так взъелся на нашу посудину да еще под швейцарским флагом. Звали его майор Скотиньяк. Имя мне назвал Фредерик, когда я по свежим следам его описала. Узнав, что эта скотина преследует его по всему Средиземному морю, Фредерик затрясся, как тогда в Гибралтаре. Но уже не от клаустрофобии, а от бешенства. Сказал:

- Если мы с ним как-нибудь встретимся на узенькой дорожке, я его придушу. Даже если это будет последним добрым поступком в моей жизни.

Однако ж на этот раз пронесло, и мы весело отпраздновали Новый год. Ровно в полночь я чмокнула всех по очереди в щечку, после чего выковыряла контактные линзы и залилась слезами. Я сообщила, что Фру-Фру уходит к себе, мол, ей сейчас не до праздника. Она удаляется в каюту, чтобы там оплакать свою мать и школьных подруг, томящихся в плену у неприятеля. Сценка удалась, так что, может, я не такая уж дерьмовая актриска Даже Эсмеральда отвернулась, чтобы скрыть, до какой степени тронуто ее суровое сердце Даже Орлом-и-Решкой рассиропилась. Даже единственный волосок на голове Стокаммера встал дыбом, так же гордо и непреклонно, как в былые годы, когда Гарбо еще пешком под стол ходила, а он измывался над сестрами Гиш и Глорией Свенсон. О горе симпатяги Матье и говорить нечего, оно, сами понимаете, было безмерно.

К тому же повезло, что мой номер сопровождался "Прощальной песней". Она звучала, когда я заперлась в каюте и наконец впилась своими изголодавшимися губами в такие же изголодавшиеся губы Фредерика Там уже был накрыт роскошный стол Секрет, с помощью какого из моих помощников я раздобыла икру, гусиный паштет, омара, индейку с каштанами, шампанское, помероль 1928 года. Как положено, Фредерик получил подарки, в частности американский пуловер морской и небесной голубизны в белую полоску ручной вязки. Шел он ему обалденно. Но где его носить? Одевался он только в матросскую робу с крупной надписью "Пандора" на груди Это на случай, если его в коридоре застукает Джикс или какая-нибудь из наших дурынд. Примерил он этот чертов пуловер всего два раза. Первый раз в новогоднюю ночь, сообщив при этом, что в детстве, когда он учился у иезуитов, у него был почти точь-в-точь такой. О второй ночи, когда он его примерил, я чертовски не люблю вспоминать. Мне, разумеется, он не мог преподнести другого подарка, как самого себя. Но для меня и это было выше крыши. Кажется, и ему самому было недурно. Только под конец он слегка окосел и раскис. Принялся вспоминать супругу. Начал пороть, что непременно исхитрится добраться до той дыры, называемой Сена-и-Марна, где она по сю пору проживает, чтоб только раз увидеть в окошке ее ангельский лик. Чтоб она его не узнала, он переоденется клошаром. Что и говорить, роль мне досталась поганая, но я все сделала, чтобы его отговорить. Ему ведь и так чуть не влепили вышку. Если он вернется в свою дыру, то не позднее чем на рассвете его сцапают. В конце концов он уныло со мной согласился.

- Ты права, Фру-Фру. Как ни случись, она только хлебнет со мной горя. Для нее самой же будет лучше меня забыть. Пусть кого-нибудь подцепит, пока не перевелись ухажеры.

Он, наверно, представил картинку, как супруга отбрасывает свое вязанье и прыгает в постель к любовнику. Думаете, эта фантазия его взбодрила? Взбодрить его мог только помероль, который я ему подливала и подливала. Наконец часа в четыре утра Фредерик хныча принялся мне вываливать кучу вое поминаний юности. Как он перебрался в Париж, чтоб поступить в Сорбонну, как на площади Дофин познакомился с Констанс, которая в ту пору стучала на машинке, как они поселились в гостинице на улице Шевалье-де-ла-Бар, у подножия Монмартра, как для красоты он вырезал звездочки на каком-то вонючем абажуре, как, заголившись, они воспаряли в небеса. Я заверила, что очень ему сочувствую. Просто жутко вся испереживалась, почти как он сам. Предложила ему холодной водички из холодильника. Короче, была на высоте. Именно в эту ночь он и сделал страшное признание, что он не хотел бы меня потерять. Черт побери, я тоже ревела, роняя слезы в шампанское. Я уже позабыла, что мы бултыхаемся в море, и собиралась вызвать такси, и пусть он катится в свою Сену-и-Марну. Если эта святоша не желает поделиться своим муженьком, пускай им подавится. А я возвращусь в Монруж и там отравлюсь газом. В общем, у нас у обоих крыша поехала. Проснулись мы уже под вечер, валялись на ковре вповалку, даже не помню, кто сверху, кто снизу.

Понятно, что я храню самые нежные воспоминания о Касабланке, но все-таки была рада оттуда убраться. Следующая стоянка была на Канарах. Проболтались мы там с полмесяца, и стоило Джиксу отвернуться, как Фредерик сбегал на берег Канары - офигенная штука. Куча закрытых на зиму отелей, куча бассейнов без воды. Куча лавочек, где можно приобрести целую коллекцию вырезанных из камня апостолов. Пальмы урны, и все вокруг чешут по-испански.

Дакар по сравнению с Канарами просто атас. Ну, во-первых, в порт нас не пустили, пришлось пристать к островку напротив него, а они там, даю голову на отсечение, держали каторжников. Вдобавок Фредерик за что-то на меня надулся. Но зато именно в Дакаре я разжилась звуковым кинопроектором, и с тех пор мы с Фредериком стали в моих трехкомнатных хоромах устраивать просмотры. Джикс скупил всю халтуру, которую крутили в Африке. На своем белоснежном "бентли" с его гордым именем на дверце Джикс протаранил мне чуть не три десятка коробок с лентами. С тех пор мне негде стало повернуться: я не могла зайти в сортир, ванну, порыться в шкафу, чтобы не наступить на это дерьмо, которое так и лежало внавал. Пожалуйста, никогда не упоминайте при мне ни "Чикагского погорельца", ни "Завоевателей", ни "Ганга Дин", ни "Маленькую принцессу", ни "Мистера Смита в сенате", тем более достопочтенных Дидс, Чипс, Бобс и, Боже упаси, ту старушенцию, которую все никак не могут сцапать в поезде. Честное слово, я и сейчас готова их растоптать. Так же, как и свои "Глаза". Не могу себе представить эту хреновину, как только разорванной в клочья и спущенной в умывальник.