Бородач встал и жестом позвал меня за собой. Мы вышли, миновали коридор и попали в небольшой холл, где тёрла пол раздраженная уборщица, гоняя по бетону мутные волны. Тряпка громко шлёпала и пускала во все стороны салюты брызг.

Мы встали у окна. Бородач выглядел спокойным и сосредоточенным.

— А кто приходит на лекции господина Чаудхари? — спросил я.

— Самые разные люди. Он очень популярен.

— Я никогда о нём не слышал.

— Он популярен в определенных кругах. Вам повезло встретиться с ним.

— Только я не понял, для чего.

Бородач промолчал. Скоро в коридоре послышались голоса. Я выглянул из-за угла. Братерский вышел из комнаты и разговаривал с симпатичной брюнеткой, которая открыто флиртовала с ним и, переминаясь, стригла своими длинными ногами. Их силуэты выделялись на фоне окна. Я отвернулся, снова ощутив гипертонический жар.

Через минуту Братерский вернулся.

— Всё неплохо, — подбодрил он меня, пока мы шли к машине.

Он был в хорошем настроении. Возможно, его распалила встреча с брюнеткой.

— Если честно, по-моему, я его разочаровал.

— Его разочарование нужно заслужить. Пока всё неплохо.

— Ну ладно. Может быть, хоть планшет себе хороший купит.

* * *

Я завидовал легкости, с которой проваливается в сон Оля. Иногда мы заводили в постели тихий разговор, Оля бархатисто шептала и вдруг засыпала на полуслове. Она умела спать в самолете: полезная привычка, когда благодаря отцу можешь ездить за границу четыре раза в год.

Я же всегда засыпал мучительно. Сон похож на маленькую смерть. Я погружаюсь в темноту без уверенности, что вернусь обратно. Иногда я сомневаюсь, что утром просыпается тот же «я», что засыпал накануне.

В эту ночь я вспомнил день накануне смерти отца. Я вернулся домой чуть пьяный и переживал, что родители почувствуют запах отвратительного ананасового ликера, который не перебили семечки и жвачка. Я хотел пробраться в комнату и лечь спать, но меня привлекла весёлая возня на кухне. Наевшись зубной пасты, я пошёл смотреть.

Родители радовались двум обстоятельствам: ректорат поддержал проект отца и холодильник всё-таки заработал.

Холодильник был выволочен на середину кухни и походил на огромного гостя, который трясся и рассказывал о своих приключениях. Родители обсуждали его внезапное воскрешение.

— А проект папы одобрили всё-таки, — сообщила мать, пока отец разглядывал что-то позади холодильника.

— Отлично! — сказал я, садясь за стол и на всякий случай жуя стрелку зеленого лука. — Так ты будешь эксперименты со сверхпроводимостью делать?

— Вот починит обычный холодильник, и ему доверят установку, которая морозит до минус 200 градусов, — рассмеялась мама, которой отцовские успехи доставляли большое удовольствие.

— Минус 250, если ты говоришь о ниобиевых проводниках, — поправил её отец, теребя тонкие трубки позади холодильника. — Вахромеев так загорелся идеей, что мы всерьёз заговори о лаборатории сверхпроводимости. И это правильно, потому что экспериментировать с такими вещами на коленке — это не дело. Это просто небезопасно. Помещение вроде бы уже определили, но остаётся, конечно, вопрос оборудования.

Он выпрямился и вытер руки тряпкой. Очки его блестели.

— Год прошел не зря, — радовалась мама. — Я же говорила, что всё получится. Ну вот теперь-то, когда тебе дали зеленый свет, ты перестанешь чувствовать… как ты говорил? Будто заставляют бегать в кандалах? Теперь ты свободен!

— А зелёный свет — это худшая форма несвободы, — рассмеялся отец. — Нет, знаете, квантовая физика, конечно, интересна, но за последний год я не видел большего чуда, чем этот холодильник. Я действительно не понимаю, почему он работает.

Холодильник вышел из строя дня за три до этого, в жаркие выходные мая. Под ним натекла большая лужа, и мать выбросила все продукты, которые не смогла раздать соседям.

Следующим вечером отец с его другом и коллегой Валей Баштанником устроили на кухне консилиум. Они шутили, что починка холодильника потребовала целых двух профессоров, и если ничего не выйдет, придется звать всю приёмную комиссию.

Папа с Баштанником провозились целый вечер, но холодильник не заработал. Сконфуженные, они потирали головы и строили гипотезы:

— Может, на корпус коротит?

— Чисто теоретически, если что-то попало внутрь системы и блокирует ток хладагента… Но почему насос не работает? Странно.

— Это какая-то защитная цепь. Должна быть защитная цепь.

— Интересно, а транспортное положение, как у стиральных машин, у него есть?

Холодильник молчал.

— Да… — шутил Баштанник. — Два профессора — это только лампочку закрутить. Холодильник починить — минимум академик нужен.

— Нобелевский лауреат, — подтрунивала мать.

А через два дня холодильник ожил сам собой, когда мать зачем-то включила его в розетку.

— Я как-то машинально, — смеялась мать, чувствуя себя причастной к починке.

В тот вечер отец стоял перед холодильником, открыв дверцу и глядя в белую пустоту, от которой пахло маминым моющем средством.

— Ну, профессор, — мать толкала отца в плечо. — Получается, холодильник Шрёдингера? Ни жив, ни мертв?

Отец смеялся: ему импонировала, что мать так здорово схватывает его разговоры с институтскими друзьями во время застолий, которые часто перетекали в научные дискуссии.

— Холодильник Шрёдингера, — чесал он бороду. — Неплохо. А вообще, это всё институтщина, умственное высокомерие: думать, будто всё можно объяснить. Вот холодильник. Он не хочет, чтобы его смерть объясняли, и не хочет, чтобы объясняли его воскрешение. А ведь, в самом деле, какая разница?

Он закрывал дверцу. Холодильник откашливался и молчал, и все с нетерпением ждали, включится ли он опять. Он включался.

Через два дня, когда отец был уже в морге, и мы готовились к похоронам, я вспоминал тот разговор у холодильника и чистую радость того вчера.

Фраза, сказанная отцом абсолютно случайно о холодильнике, звучала у меня в голове:

«Он не хочет, чтобы его смерть объясняли, и не хочет, чтобы объясняли его воскрешение. А ведь, в самом деле, какая разница?»

Через две недели после смерти отца холодильник снова сломался и потом снова воскрес. Он перепортил нам массу продуктов, но мать запрещала его выбрасывать. Он до сих пор стоит в моей квартире на том же месте и уже много лет не работает.

Оля тихо сопела. Было около трёх утра. Я встал и пошёл на кухню, и долго сидел там с кружкой воды. Мне хотелось взять альбом с родительскими фотографиями, но я просто сидел и грел руками прохладную кружку.

Большая часть родительских фотографий была в старой квартире. В сумрачной старой квартире с умолкшим холодильником Шрёдингера.