Я все еще стою лицом к раковине, когда Крейг говорит:

– Мне понятно, что ты чувствуешь себя именно так. Прежде чем обнять, я увидел тебя и испугался. Я так боюсь потерять тебя! Я каждый день боюсь, что ты уйдешь. Мне просто хотелось ощутить тебя. Мне нужно было сказать тебе о своих чувствах, а не бросаться с объятиями.

* * *

На следующее утро Крейг оставляет на моем столе записку: «Привет! Сейчас 11.30. Встретимся на кухне в 13.00, чтобы обняться перед обедом?» Поначалу мысль о том, что наши отношения свелись к этому, унижает меня. Приглашение к объятию на маленькой картонке? Но потом я испытываю глубокое облегчение от того, что мы пришли к этому. Я чувствую себя в безопасности. Я понимаю, что мои желания и потребности важны и значимы. Я иду на кухню. Крейг смотрит на меня и говорит:

– Спасибо. Я не буду требовать от тебя ничего больше. Просто побудь со мной минутку.

Он раскрывает объятия, и я погружаюсь в них. Крейг не сжимает меня, и я могу дышать свободно. Через мгновение он совсем отпускает меня, чтобы я могла сама решить, когда завершить объятие. Я тоже расслабляюсь. Ситуация довольно неловкая – но безопасная. Мы осторожны друг с другом.

Через несколько дней я нахожу на столе другую записку. Она написана на цветной бумаге, из которой дети делают аппликации, и украшена стикерами Тиш. Крейг приглашает меня на настоящее свидание. В записке говорится, что с няней он уже договорился и заказал столик в ресторане, но, если я не готова, все можно отменить. Внизу Крейг нарисовал три квадратика, чтобы я отметила нужный: «да», «нет», «может быть». Я отмечаю «да» и возвращаю приглашение на стол Крейга.

Когда мы усаживаемся за стол в ресторане, я понимаю, что Крейг научился правильно задавать вопросы. Сначала он спрашивает, как у меня продвигается работа над конкретным проектом, потом задает вопрос о моей старой подруге, которая сейчас проходит курс химиотерапии. Я отвечаю. Он слушает очень внимательно – он понимает, что я делаю ему подарок, с которым нужно обращаться бережно. Мы сидим друг напротив друга, и мы оба присутствуем здесь и сейчас. И все же домой мы оба возвращаемся с чувством облегчения, потому что любимый диван – это лучшая часть любого свидания. Мы отпускаем няню, переодеваемся в пижамы и включаем телевизор. Я лежу рядом с Крейгом. Он поворачивается, чтобы посмотреть на меня. Мы совсем рядом, он смотрит прямо в мои глаза, и мне становится не по себе. Такой прямой визуальный контакт всегда казался мне навязчивой попыткой контроля. Мне казалось, что кто-то пытается проникнуть в мое истинное «я», не заботясь о том, готова ли я впустить его. Визуальный контакт с Крейгом заставляет меня ослабить свою настороженность. Но ощущение потери контроля пугает меня, и мне хочется нарушить контакт. Я думаю, что нужно хлопнуть Крейга по плечу и отвернуться к экрану телевизора. Это гораздо безопаснее. Но потом я вспоминаю Путь Воина. Будь спокойна. Не сходи со своего коврика. Не убегай. Если ты сможешь выдержать жаркое одиночество 1,6 секунды… Я продолжаю смотреть в карие глаза Крейга и ощущаю необыкновенную легкость. Такое бывало в тишине или когда я слушала любимую музыку. Ощущение почти невыносимо. И тут во мне что-то происходит.

Неожиданно мне хочется поцеловать Крейга. Я не могу в это поверить, но тело твердо говорит мне «да». Мой разум впадает в панику. Я точно не должна целовать Крейга, потому что поцелуй – это приглашение к чему-то большему. Поцелуй сломает все стальные решетки, которые я возвела, чтобы быть в безопасности. Я чувствую, что начинаю распадаться. Я уношусь куда-то прочь от своих глаз, от глаз Крейга, от этого уютного дивана. Я оказываюсь в собственной голове. Но я больше не теряюсь здесь в одиночестве. Я приглашаю Крейга. Я рассказываю ему собственную историю своим голосом.

– Мне хочется поцеловать тебя, – говорю я, – но я боюсь, потому что не хочу, чтобы ситуация развивалась дальше. Инициатива каждого следующего шага должна идти от меня.

– Хорошо, – соглашается Крейг. – Я понимаю, что ты хочешь сказать. Я не стану делать попыток пойти дальше, пока ты сама не предложишь. Я хочу, чтобы ты чувствовала себя в безопасности.

И тогда я целую Крейга. Мы сидим на диване, в пижамах, и всего за несколько мгновений влюбляемся друг в друга.

Первый день весны. Мой тридцать восьмой день рождения. Я ощущаю теплые лучи солнца и прохладное дуновение ветерка. Прошло семнадцать месяцев с того дня, когда Крейг объявил мне Новость. Двенадцать месяцев со времени его возвращения домой. Щурясь от яркого солнца, я пытаюсь разглядеть на футбольном поле Эмму. Вот она, номер десять. Она изо всех сил старается казаться участницей игры, одновременно искусно уклоняясь от реального участия. Ее взгляд следит за мячом. Каждые несколько минут она вскрикивает: «Пас!» Но от мяча ее отделяет не меньше двадцати футов, и товарищи по команде отлично понимают, что пасовать нужно кому-то другому. Утром за завтраком Эмма призналась в том, что мы уже знали: ей вообще не нравится футбол. Я спросила ее, не хочет ли она бросить занятия, но она отказалась. Она решила продолжать заниматься – из-за закусок. Тогда я подумала, что это весьма достойная философия жизни. Закуски помогают нам выдержать множество пугающих ударов. Возможно, Крейг прав: спорт дает нам немало ценных жизненных уроков.

Тренер Крейг расхаживает по краю поля, внимательно наблюдая за своими маленькими игроками. На футбольном поле он кажется более высоким и уверенным в себе, чем где-либо еще. Он смеется, показывает большой палец игроку, который сумел забить гол в ворота противника. Он выбегает на поле, чтобы завязать трем игрокам шнурки. Он кричит:

– Дрю! Игра в разгаре! Не отвлекайся! София, играй! Обниматься будем потом!

Я смотрю на радостные лица родителей и понимаю, что все они увлечены игрой и абсолютно расслаблены. Дети на поле преисполнены гордости. Они в полном восторге – ни на одном лице нет напряжения. Я снова поворачиваюсь к Крейгу: он скрестил загорелые руки на груди, на шее на шнурке болтается свисток. «Он похож на дирижера, – думаю я. – Кругом беготня, крики, драки, нервы – полный хаос, но под чутким руководством Крейга все приходит в порядок. Это словно симфония. А тренер Крейг просто великолепен!»

В начале сезона ко мне подошла мать одной из подружек Эммы по команде.

– Это моя приятельница Джоанна, – представила она свою спутницу. – Ее дети в этой команде не играют. Она пришла просто посмотреть на тренера Крейга. Ну разве мы не самые счастливые футбольные мамочки на свете?

И она подмигнула мне. После этого я перестала подходить к Крейгу после игры, чтобы эта бедная женщина не сгорела от смущения, узнав, что тренер – мой муж. Но сейчас я понимаю, что это была не шутка. Мамочки во все глаза смотрят на Крейга. А почему бы и нет? Он красивый, добрый и обожает своих детей. Почему бы и не смотреть на него?

Команда Эммы проигрывает матч, пропустив семь мячей, но Крейг не злится. Девочки собираются вокруг него, чтобы обсудить игру. Он присаживается на корточки, а они стараются пробраться как можно ближе к нему. Маленькая девочка с блестящими черными кудрями усаживается на его левое колено. Я вижу, как Эмма плюхается на правое. Она обнимает Крейга за шею, как ревнивая обезьянка. Так она отстаивает свои права на него. Крейг целует ее в лоб, а потом обнимает – и вместе с ней нескольких других игроков. Вместе с мамочками я подхожу поближе. Одна из них ловит мой взгляд и подмигивает. Я думаю, что пора кончать с этими подмигиваниями. Я изо всех сил сопротивляюсь желанию проложить себе путь прямо в центр и отвоевать себе место на коленях Крейга. Неожиданно я представляю, как прямо сейчас притягиваю Крейга к себе и нежно целую. Меня бросает в жар. Странные ощущения бродят по всему моему телу. Потом видение и чувства исчезают, а я остаюсь стоять, изумленная и дезориентированная.