Я улыбаюсь. Мне нравится, что она представилась не женой священника, а назвала его своим мужем. По дороге домой Крейг смотрит на меня и говорит:

– Это то, что нам надо, верно? Тебе не кажется, что это место просто создано для нас?

– Да, – киваю я. – Может быть.

На следующей неделе мы снова приходим в церковь. В конце службы преподобный Рон и преподобная Бев объявляют, что в церкви скоро будет третий священник, Доусон. Прихожане аплодируют. А я перестаю задерживать дыхание. Я решаю рискнуть и остаться в этой семье. Нет, я не думаю, что здесь никогда не испытаю боли. Но меня окружают такие люди, от которых я могу принять боль. Я доверяю правилам этой церкви. Познакомившись с новым священником, преподобным Доусоном, я официально присоединяюсь к конгрегации.

Я все еще боюсь доверить этому институту детей, поэтому договариваюсь о встрече с детским священником, Нэнси. Она несколько часов беседует со мной в своем кабинете. Я рассказываю ей о своих страхах. Меня беспокоит, что мои дети могут узнать о Боге нечто такое, что им потом придется забыть. Я говорю, что моей семье нужна церковь, которая поможет нам научиться любить себя без стыда, других – без предубеждений и Бога – без страха. Нам нужна церковь, которая даст мне и моим детям возможность дышать и развиваться и никогда не будет подавлять наше несогласие, сомнение или вопросы. Нэнси спокойно меня слушает. Она принимает меня всем сердцем и разумом. Когда я умолкаю, она спрашивает:

– А вы поможете мне учить ваших детей? Вы поможете мне учить их той любви, о которой только что говорили?

Ее слова меня поражают. Я долго смотрю на нее, обдумывая это предложение, а потом отвечаю:

– Да! Да, я готова.

Так я становлюсь проповедником Евангелия Любви.

Каждую неделю я занимаюсь с детьми наших прихожан. Я рассказываю им о Боге пола ванной. Я говорю им, что путь Иисуса – это любовь, что многие из тех, кто пользуется его именем, не идут этим путем, а те, кто никогда не произносит его, тем не менее твердо стоят на пути бескорыстной любви. Я говорю детям, что вера – это не клуб по интересам, а течение, которому следует отдаться всей душой. Я рассказываю им, что они почувствуют это течение, когда станут добрее и мягче, более благодарными и открытыми. Они должны почувствовать, что их тянет к людям, которых они боятся, и тогда в них возникнет любовь и исчезнет страх. Я рассказываю детям, что чаще всего в Библии повторяются слова «не бойся» и «помни». Наша человеческая семья расчленена, потому что всех нас научили бояться друг друга. Чтобы обрести мир, мы должны позволить любви вернуть нас друг другу. Вспомнить – и соединиться. Я рассказываю, что мы – отдельные фрагменты одного и того же пазла, поэтому, причиняя боль друг другу, мы причиняем боль себе. Я говорю, что в моем представлении рай – это собранный пазл, но они не должны ждать некоего воссоединения в ином мире. Нужно строить рай на земле здесь и сейчас – обретать Царствие Небесное прямо сегодня. А для этого нужно относиться к каждому чаду Божию как к родному человеку. Я учу детей быть смелыми, потому что они – чада Божии, и быть смиренными, потому что и все остальные люди тоже чада Божии. Мы принадлежим друг другу.

Я говорю детям, что Бог любит их – любит яростно, безумно, нежно, целиком и полностью, без каких-либо оговорок. Я говорю, что в них нет ничего, чего следовало бы стыдиться. Я становлюсь мегафоном для тихого внутреннего голоса, который наконец-то смог вырваться наружу. И этот голос говорит каждому из нас: «Ты! Я люблю тебя! Я создал тебя, и я принимаю все, кем бы ты ни был, или есть, или будешь. Ты не можешь сделать ничего, чтобы я любил тебя сильнее. И ты не можешь сделать ничего такого, что заставило бы меня любить тебя меньше. Такова жизнь. Поэтому перестань прятаться, перестань ждать и живи сейчас! Поднимайся и танцуй со мной!» Каждый раз, когда я гляжу в глаза десятилетней девочки и говорю, что она прекрасна и любима, что ей не нужно прятаться, чтобы иметь возможность дышать, я понимаю, что обращаюсь к себе десятилетней. Не прячься. Ты в безопасности. Ты принадлежишь мне, и ты драгоценна. Не бойся. Помни.

* * *

Проходят месяцы. Дети учатся в школе. И вот неожиданно приходит осень. С момента, когда я узнала Новость, прошел год. Я чувствую, что течение смягчило меня и несет по направлению к Крейгу. Я изо всех сил сопротивляюсь этому течению. Я боюсь подчиниться ему. Однажды я прихожу к Лиз и говорю:

– Я все обдумала. Похоже, я действительно не Ганди. И не Эльза. Я не помощник, и я не канарейка. Я – Воин.

Она улыбается и вопросительно поднимает брови.

– Я стала воспринимать себя как треугольник: тело, разум, дух, – поясняю я, и Лиз одобрительно кивает. – Я – троица, верно? Однажды я смотрела на этот треугольник, и мне открылась мудрость Библии, где говорится: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всею крепостию твоею, и всем разумением твоим». Мне кажется, я знаю, как любить разумом и душой. Я люблю разумом, когда пишу, читаю и думаю. Это моя интеллектуальная жизнь. Я люблю душой, когда молюсь, медитирую, забочусь о других. Это моя духовная жизнь. Я создала эти жизни. Они подчиняются моим правилам, а не навязанным мне кем-то другим. Но мне трудно соединить тело с разумом и душой. Я понимаю, что должна жить и любить с помощью собственного тела. Но необходимость «любить телом» заставляет меня думать о сексе. И эта мысль меня парализует. Не могу представить, что когда-нибудь стану доверять Крейгу настолько, чтобы заниматься с ним сексом. Секс не принес мне ничего, кроме боли. Почему я должна проходить через это снова? В этом нет смысла.

– Доверие требует времени, – немного подумав, говорит Лиз. – Близость между людьми подобна горе. Секс – это вершина, а вы с Крейгом пока еще у подножия. Невозможно прыгнуть прямо на вершину – вы уже это пробовали. Вы пропустили подъем, а истинная близость формируется именно на подъеме. Вам нужно подняться вместе. Шаг за шагом. Сначала то, что нужно сделать у подножия. Давайте поговорим об объятиях и поцелуях.

– Хорошо. Мне не нравятся объятия и поцелуи. От объятий Крейга я вся сжимаюсь. Я занимаюсь какими-то важными делами, а он останавливает меня посреди кухни, хватает и прижимает к себе – слишком сильно и слишком надолго. Я воспринимаю эти действия не как любовь, а как желание контроля. Они вселяют в меня страх. Его объятия слишком уж навязчивы.

– Ну ладно. А что насчет поцелуев? О чем вы думали раньше, когда целовались с Крейгом?

– О чем я думала? Кто сказал, что это важно и приятно? – вот о чем я думала. Кто был тем первым человеком, который воскликнул: «О! У меня идея! Давайте будем засовывать языки в рот друг другу!»? Наверное, этому парню хотелось, чтобы женщина заткнулась, и с ней можно было заняться сексом. В этом для меня весь смысл поцелуев: молчание и подозрительность. Секс – это цель, а поцелуи – это средство. Поцелуи – это ступенька к следующему желанию мужчины. Меня это обижает. – Лиз смотрит на меня, и ее брови снова поднимаются. Я быстро добавляю: – Знаю, знаю. Я – безнадежный романтик.

– Все это происходит в вашей душе, – отмечает Лиз. – А вслух вы об этом говорите? Вы рассказываете Крейгу о своих чувствах и мыслях?