Некое впечатление о нагнетавшемся внутри империи напряжении позволяет составить непростая история взаимоотношений между Аларихом и римскими властями. В конце IV века Аларих, вождь вестготов, был приглашен Феодосием на службу в Западную империю, где ему поручили командование готскими частями имперской армии. Однако после смерти имератора он откочевал на юг, в Грецию, и там получил предложение от восточного императора Аркадия за вознаграждение вторгнуться в Италию. После поражения от отрядов нового западного императора Гонория он вновь получил денежное предложение сменить союзника, но, так и не увидев обещанного золота, в 410 году захватил Рим и подверг его разграблению — к тому времени, правда, двор императора находился в Равенне, и Рим не представлял политического значения. И хотя взятие Рима стало рубежным и символическим событием, в целом варвары не преследовали цели разрушения империи — они пришли на юг в поисках земли и безопасности, а не для того, чтобы сеять насилие и хаос. Переселение народа, которое задним умом ощущается как поворотный эпизод истории, на самом деле было преимущественно мирным и постепенным.

Хотя в результате ослабления центральной власти Рима местные жители обрели больший контроль над своей территорией, это не было простой передачей власти из одних рук в другие. Все хозяйство Западной империи было самым тесным образом завязано на ее выживание. Разные провинции процветали в разное время и в разной степени, но общая экономическая система работала за счет циркуляции денег, добываемых через налогообложение с помощью армии и гражданской администрации и в свою очередь расходуемых на поддержание и строительство публичных зданий, приобретение продовольствия, снаряжения и прочих необходимых товаров. В этой системе местные жители удерживались в состоянии, близком к нищете — в их среде болезни и недоедание были широко распространенным явлением, — а значит, оказывались неспособны дать экономике что‑либо кроме налогов. (На гораздо более урбанизированном Востоке дела обстояли совсем иначе.) Когда римская администрация исчезла, вся система немедленно рухнула, и именно эти события, а не учиненные варварами разрушения, изменили социальную географию Западной Европы столь кардинальным образом.

Модель общественного развития после коллапса империи сформировалась, по крайней мере, в некоторых провинциях, еще во времена кризиса начала III века. Хотя порядок был восстановлен и IV век стал эпохой стабильности и процветания, особенно в западных провинциях Галлии и Британии, империя трансформировалась в более фрагментированное образование, как политически, так и культурно. В каждой области местный «патрон»» (patronus) —правитель, номинально назначаемый Римом, — получил еще больше власти и самостоятельности. По мере того как контакты с Римом стали сходить на нет, он превращался в человека, который выступал посредником между гражданами и остальными подданными с одной стороны и законом и сборщиком налогов с другой. Патроны способствовали поддержанию стабильности, собирая деньги для имперской казны и рекрутов для имперской армии и одновременно держа под контролем граждан и крестьян. (Позднее этот порядок стал образцом также и для феодальной системы.)

В последние годы Западной империи местная структура потребностей и обычаев, местная властная иерархия стали важной альтернативой культуре контролирующего центра. Искусство и орнаменты на римских постройках III‑IV веков демонстрируют едва заметные «туземные» вариации римского стиля, свидетельствующие о новой жизни местных традиций изобразительного искусства и зодчества. Состоятельные члены общества предпочитали строить роскошные поместья и дворцы в сельской местности или пригородах, нежели внутри городской черты. На этих виллах можно было найти прекрасные мозаики, мраморные стены, разгороженные занавесями галереи и, самое примечательное, банные помещения для личного, а не для публичного пользования—личное удовольствие ценилось выше, чем жизнь напоказ. Одним из парадоксальных эффектов такой региональной автономии явилось то, что местные жители стали жить более по–римски. Большие возможности распоряжаться собственными делами привили средним классам Италии, Испании, Гкллии и других регионов бблыпую любовь к культуре империи. Они стали говорить на местных вариантах латыни — тем самым дав начало современным романским языкам, — а кельтский язык и культура пришли в забвение даже в сельской Галлии. Коренные обитатели строили себе загородные виллы, носили римскую одежду, скрепляемую римскими фибулами, и даже варвары южной Германии стали усваивать римские обычаи. Для этих самодостаточных провинциалов империя приобрела абстрактное качество, и теперь больше воплощалась в фигуре императора, нежели в самом Риме и его институтах.

В последние десятилетия империи ее культура трансформировалась и в другом ракурсе, демонстрируя возросшее влияние культуры христианской. Мозаики IV века из Остии, портового города в устье Ткбра, отсылают к классическому искусству прошлого, но, вместе с тем. и к будущим средневековым живописным и скульптурным изображениям человека. На протяжении почти тысячелетия идеальная жизнь человеческого духа персонифицировалась фигурой ученого мужа классического периода, окруженного книгами и учениками и с интересом вглядывающегося в мир. В течение IV и V веков этот образ ушел в прошлое, и идеалом человека сделалась фигура христианского святого. У статуй, найденных в Остии, мы видим застывшие черты лица и возведенные глаза — они обращены внутрь, то есть в душу, и вверх, тоесть в небеса. Отмерла и классическая идеализация человеческих пропорций: поскольку изображения святых и благочестивых людей писались ради вдохновения и духовного просветления, их создавали в субъективной и схематичной манере — человеческая плоть несла в себе порчу, поэтому художник сосредоточивался на передаче внутренней жизни посредством формальных техник и символов. Тем не менее развивающееся христианское искусство Средиземноморья, в отличие от большинства языческих религий, помещало именно человека в центр творения. Хотя классическое и христианское искусство изображали человека каждое посвоему, и то и другое выделяли его в ряду всего сущего.

Разрушение объявшей огромное пространство материальной и экономической структуры Западной империи привело к возникновению совсем другой Европы. Империя еще была чем‑то вроде призрачного эха, однако римские города в основной массе уже опустели (за исключением тех, что функционировали как центры церковной жизни), и Запад превратился в территорию сельского хозяйства, державшегося исключительно на локальной инфраструктуре. Многие исследователи придавали серьезное значение этой дезурбанизации — население Рима, достигавшее когда‑то максимума в 1 миллион человек, к VII веку сократилось до 20 тысяч, а треть итальянских городов обезлюдела полностью, — однако римские города создавались с целью, которая более не существовала. Для Европы было необходимо вернуться к доимперскому устройству, дабы заново отстроить процветание. При этом мы не должны видеть в восторжествовавшем регионализме или переходе к сельскому существованию приметы невежества и социального разложения. Хотя общеевропейский объем производства упал, сельская жизнь в раннем Средневековье имела свои преимущества: отсутствие вмешательства извне, крепкая и устойчивая система внутриобщинных отношений, гарантии от крупномасштабного голода, относительная безопасность. Легенда о живущей в мире и спокойствии империи, после смерти которой наступили века распрей и раздоров, не произвела бы никакого впечталения на жителей бесчисленных сельских поселений, которые были рады скинуть с себя политическое и налоговое бремя Рима.