Андреас обладал упорством, прагматизмом и старанием, свойственными его соотечественникам, но его терзало смутное беспокойство. Симоне видел в нем талантливого мастера-стеклодела, с которым был знаком до войны, но Андреас сам не знал, сможет ли он теперь заниматься своим любимым делом. Обретут ли вновь его руки необходимую способность взаимодействовать с хрусталем, способны ли они на осторожные, но уверенные прикосновения, плавный изгиб кисти, точность движений при использовании инструментов?

Иногда он просыпался среди ночи от кошмара, в котором по оплошности разбивал стеклянное изделие, потому что больше не чувствовал его, перестал слышать музыку хрусталя. За одно мгновение, словно неумелый ученик, он превращал в ничто творение мастера, родившееся в печи мастерской, и в этом тревожном сне осколки стекла рассекали его пальцы до крови.

У него на лбу выступил пот, руки заныли. «Я здесь скоро корни пущу», — раздраженно подумал он и обернулся как раз в тот момент, когда дверь дома Нажелей открылась, и из нее выплыла коляска темно-синего цвета, за которой вышла молодая женщина и вопросительно посмотрела на небо. По-видимому, вид ясного неба ее успокоил, и, кое-как справившись с коляской, она закрыла дверь.

На ней была длинная зеленая куртка из вельвета с воротником из серого меха, узкая юбка, закрывавшая колени, и круглая шапочка в виде тюрбана, которая непонятным образом держалась на вьющихся волосах. Поправив перчатки, она пошла по дорожке, толкая перед собой коляску.

Не раздумывая, Андреас отправился за ней, тем более что она шла в нужном ему направлении. Он с удивлением поймал себя на мысли, что разглядывает ее фигуру, узкие плечи, плавные изгибы бедер. Ветер поднимал ее светлые кудри с рыжим отливом. Было что-то утонченное, почти воздушное в ее походке, что-то бесконечно милое в очертаниях ее ног. У него возникло странное ощущение, что город вокруг него растворился в белом свете. Он видел только этот женский силуэт, невероятно грациозный, и у него вдруг появилось безотчетное и сильное желание его нарисовать.

Нервным движением руки он принялся искать в кармане свой блокнот для набросков, но его пальцы наткнулись лишь на письмо Венсана в белом конверте. Он схватил его, отыскал карандаш и набросал несколько штрихов, чтобы сохранить в памяти этот образ. Однако он очень быстро осознал всю тщетность своих усилий. Невозможно было рисовать на ходу. Откуда это лихорадочное нетерпение? «Наверное, ты просто отвык смотреть на женщин», — усмехнулся он.

Она замешкалась перед тем, как перейти улицу, и он тоже остановился, инстинктивно отойдя к воротам, как частенько делал, когда был солдатом и передвигался по улицам городов, прижимаясь к домам.

Андреас заметил, что дошел за молодой женщиной до самой площади. Она вышла из тени платанов и остановилась возле небольшой эстрады. Он подумал, что она сядет на один из маленьких металлических стульев, но она осталась стоять.

Когда музыканты закончили играть, несколько женщин зааплодировали, и приглушенный звук хлопков руками в перчатках поплыл над бульваром с ухоженными цветочными клумбами, откуда открывался вид на реку Мозель и лесистые холмы.

Что же заставило его последовать за молодой незнакомкой? Это неожиданно возникшее влечение привело его в замешательство. Его могли принять за сумасшедшего, и даже хуже — за извращенца.

Сильный порыв ветра встряхнул ветви каштана, и деревья отозвались неистовым гулом. Она тотчас изящным движением подняла руку, чтобы удержать свою шапочку.

Партитуры взмыли в воздух, и дети с криками бросились за ними вдогонку. Молодая женщина вздрогнула и повернула назад, толкая перед собой коляску. Ее лицо отпечаталось у него в памяти: высокий лоб, выделяющиеся скулы и нос, четко очерченные губы. У нее была бледная, почти прозрачная кожа, но он не смог разглядеть цвета ее глаз и ощутил почему-то обиду, словно от него что-то утаили.

Позже он не раз спрашивал себя, как узнал ее. Откуда появляется эта уверенность, что судьба поместила на вашем пути человека, который, так или иначе, повлияет на вашу жизнь? Откуда возникает это внезапное обострение чувств? И тело реагирует с непосредственностью, неведомой мозгу, который сразу же стремится все анализировать, разбирать, раскладывать по полочкам? Тем, кто доверяет своим инстинктам, часто притупленным воспитанием и обычаями, многое кажется более понятным. А Андреас как раз привык прислушиваться к интуиции. Это она помогла ему вернуться живым из России, а также была одним из орудий в его профессии и ключом к успеху. Эта женщина очень красива. И он хотел быть с ней.

Андреас подождал, пока она пройдет мимо него, но все ее внимание было приковано к ребенку, лежащему в коляске, и она даже не взглянула на незнакомого мужчину. Она ушла вперед, и ее походка была такой же воздушной. Он проводил ее взглядом, затем развернулся и торопливо сбежал по ступенькам к Мозелю. Если он поторопится, то будет у дома Нажелей раньше ее.

Стоя в бельевой, где витал свежий запах накрахмаленного белья, Элиза повернулась к Колетте, нахмурив брови.

— Что ты сказала? — спросила она, выпуская из рук стопку белых полотенец, которые только что пересчитала.

Ей пришлось опереться ладонями о стол, чтобы девушка не увидела, как они дрожат.

— У дверей стоит мужчина с конвертом, который он хочет передать кому-нибудь из родных месье Венсана. Он спросил вас, мадемуазель, или месье Франсуа. Он что, вас знает?

— Боже мой… — прошептала Элиза.

Она закрыла глаза и постаралась взять себя в руки. Неужели ей это не снится? Наконец-то новости от Венсана… В первые недели после окончания войны она ежедневно отправлялась в коллеж Сен-Венсана, где занимались вопросами приема репатриантов, а теперь раз в месяц ездила на поезде в Шалон-сюр-Сон, в Национальный центр приема жителей Эльзаса и Лотарингии. И все было напрасно. Она знала только, что Венсан попал в плен к русским, был заключен в тамбовский лагерь № 188, расположенный в четырехстах восьмидесяти километрах на юго-восток от Москвы, и что с пленными там обращались хуже, чем со скотиной.

— Проводите его в гостиную, — произнесла она слабым голосом. — Я сейчас подойду.

— Да, мадемуазель, но…

— Что тебя так смущает, дорогуша? — бросила она раздраженно.

— Это фриц, мадемуазель, а вы сказали, что никто из них никогда не переступит порог вашего дома.

— Немец?

В тот же миг, словно от удара кнутом, ее тело напряглось. Она снова укрылась своим щитом недоверия и суровости, который защищал ее на протяжении нескольких лет, пока Лотарингия была аннексирована Германией. В некотором смысле так даже было лучше. Если бы речь шла о полковом товарище Венсана, молодом человеке, насильно вовлеченном в адскую машину, какой была эта беспощадная война, ей было бы сложно контролировать свои эмоции. Но фриц… Один из этих немцев, которые привели Гитлера к власти, по-хозяйски расхаживали по всем городам Франции с фотоаппаратами через плечо, важно восседали на террасах кафе под ярким весенним солнцем, гордясь своей принадлежностью к высшей и победоносной расе, и которые испытали искреннее недоумение при первых неудачах своих войск… Они внушали ей лишь ненависть и презрение. Перед тем, кто был одним из них, она сумеет быть твердой и непоколебимой.