В письме, переданном узникам, говорилось, что к ним будет сделан подкоп, а они чтобы избавились от своих цепей и были готовы к побегу.

Надежда обрести свободу придала изможденным узникам новые силы. С проржавевшими оковами они разделались быстро, а когда услышали глухой стук, приближавшийся к ним из-под земли, снова пустили в ход напильники, копая ими навстречу своим спасителям. Не прошло и часу, как они встретились под землей с Ширали, и джарцы один за другим покинули темницу. У выхода из подкопа их встречали Ахмад с Мусой-Гаджи. Освобожденные джарцы благодарили их от всего сердца. Но теперь было не до благодарностей, нужно было уходить как можно скорее. Джарцев ждали оседланные кони. Догадливый Ширали постарался так, что к каждому седлу была приторочена и одежда, в которой бывшие узники стали неотличимы от жителей Персии.

Горцы вскочили на коней и помчались вдоль реки. Несмотря на уверения Ширали в безопасности дорог, они старались выбирать окольные пути. А когда им все-таки встречались воинские разъезды, Ахмад кричал страшным голосом:

– Дурбаш! Удалитесь! Прочь от храбрецов, спешащих отомстить врагам падишаха!

Перед ними расступались и провожали удивленными взглядами.

Когда смотритель узнал, что заключенные джарцы бежали, он пожалел, что они не взяли его с собой. В Персии ему теперь места не было, а суровая расплата могла ждать на каждом шагу. Подгоняемый страхом перед шахскими палачами, он в тот же день скрылся, бросив тюрьму и оставив на произвол судьбы свою семью.

Через две недели пути джарцы вернулись на родину. Ахмада и Мусу-Гаджи встречали как настоящих героев. Особенно радовался Чупалав, обнимая друга, который еще раз сумел выбраться из пасти персидского льва.

Высохшее тело Ибрагим-хана джарцы сожгли, а прах его развеяли по ветру.

Надир-шах уже начал подумывать о возвращении в Персию. Но жизнь его в Индии была так необычайно сладка и безмятежна, что он день ото дня откладывал свое отбытие. Ему передали, что Фируза стала куда более покладистой и вот-вот откроет шаху свое сердце. Но все твердит, что еще не готова предстать перед своим повелителем, а гаремные наставницы употребляют все свое искусство, чтобы ночь долгожданной встречи была обставлена по всем правилам.

Шаху показалось, что наставницы излишне усердствуют, и он сам явился в гарем. Фируза, действительно, выглядела теперь совсем иначе. Она заметно похорошела, усвоила гаремный этикет, оставила свое затворничество и даже улыбалась в ответ на вопросительные взгляды Надира.

– Ты так ничего и не взяла в моей казне, – напомнил Надир.

– Мне ничего не нужно, – ответила Фируза, опустив глаза.

– Но я хотел бы подарить тебе то, чего желает твое сердце, – предложил шах.

– Тогда пусть мой повелитель вернет мне родину, – тихо сказала Фируза.

– Твоя родина давно уже здесь, – обвел руками гарем Надир-шах.

– Но мне хотелось бы взглянуть на ту, где осталась моя семья, – упрямо твердила Фируза.

– Девушка еще не готова, – недовольно сказал Надир евнуху Лала-баши и покинул гарем, провожаемый призывными взглядами других его обитательниц.

– Осталось совсем немного, мой повелитель, – горестно вздыхал Лала-баши, семеня за своим господином. – Эта дикарка почти уже готова к счастливому свиданию!.. Еще чуть-чуть…

– Еще чуть-чуть, и твоя жизнь будет не в счет, – пригрозил Надир-шах.

Лала-баши отлично знал, что означают эти слова, и бросился к ногам Надира.

– Умоляю, пощади своего верного слугу, владыка!

– Слуги должны служить, – ответил, не оборачиваясь, Надир.

– О, если бы великий шах позволил мне построже относиться к его избраннице, – заныл Лала-баши.

– Я сказал – ты понял, – гневно бросил Надир, и стражники закрыли за ним дверь.

Но огорчения Надира на этом не закончились. Когда он пытался успокоить свою гордыню музыкой, вином и кальяном, явился серый от страха визирь. В руках он держал письмо с большой красной печатью и шкатулку.

По лицу визиря Надир-шах понял, что случилось что-то важное. Он кивнул секретарю, тот взял письмо и сломал печать. По мере того, как он читал письмо, лицо его делалось все бледнее.

– Ну, что там? – мрачно спросил Надир, отставив кубок с вином.

Секретарь поднял глаза от письма и дрожащим голосом произнес:

– Не смею вымолвить, мой повелитель…

– Говори, – приказал Надир. – Я вижу, что на письме печать Ибрагим-хана.

– Да, – тихо произнес секретарь. – Но письмо написал его визирь…

– Визирь? – не понял Надир-шах. – Что же он пишет?

Секретарь собрался с духом и начал читать:

– Прославленному, великому, опоре справедливости и правосудия, украшающему мир щедростью и великодушием…

– Переходи к сути! – раздраженно взмахнул рукой Надир-шах.

– В письме говорится, что его высочество, возлюбленный брат вашего величества Ибрагим-хан погиб, – пугаясь собственных слов произнес секретарь.

– Что?! – взревел Надир-шах. Он вскочил и вырвал письмо из рук секретаря. – Как это может быть? Кто посмел поднять руку на моего брата?!

Визирь и секретарь молчали, будто лишившись дара речи.

Тем временем Надир лихорадочно пробегал строку за строкой и начинал снова, будто не веря своим глазам.

«Храня преданность и опасаясь исказить истину, доношу великому падишаху…» – сообщал визирь Ибрагим-хана.

Из письма следовало, что отряд Ибрагим-хана, решившего окончательно усмирить горцев, окружили в ущелье. Отряд был разбит джарцами и их единомышленниками из Дагестана, а сам Ибрагим-хан, получив несколько тяжелых ранений, отдал душу тем, кто принимает души. Ужасные подробности гибели Ибрагим-хана, труп которого был сожжен джарцами, визирь благоразумно решил не упоминать, письмо и без того было удручающим.

Все еще не веря прочитанному, Надир-шах открыл шкатулку. В ней лежала джика, которую Надир посылал в подарок брату – второму после шаха человеку в Персидской державе.

Удостоверившись, что непоправимое случилось, Надир изорвал письмо в клочья и мрачно уставился на своего визиря.

– Они мне за это заплатят, – прошипел Надир. – А кто избежит смерти от моих сабель, умрет от жажды, ибо вместо воды их реки и родники наполнятся кровью.

К шаху были немедленно созваны минбаши-тысячники и вельможи. Прослышав о гибели Ибрагим-хана, они явились со скорбными лицами, выкрикивая проклятия горцам и сокрушаясь, что не смогли отдать свои жизни вместо жизни драгоценного брата властелина мира.

Но Надир-шаху было не до соболезнований. Он пребывал в тяжком отчаянии, которое сменялось вспышками ярости и гнева.